Наш Современник, 2002 № 06

24.1.46 г. (...) Сегодня в депо не пошел. Починяю обувь. Вчера вечером опять спиритические сеансы. Блюдце здорово бегало. Черт его знает — я не верю... Вообще, мне не улыбается умереть в 1948 году. Зачем тогда родиться, чтобы так рано кончить жить. Сколько трудностей, сколько усилий моих и других и все это затем, чтобы умереть двадцатилетним. Я много прочел. Я почти не жил, но почему-то различные случаи в жизни я воспринимаю, как знакомое и пережитое. Я заставляю себя стать человеком, но... Если я через два года умру? Это будет нехорошо. Можно сказать еще раз: жить хочется откровенно и нагло и, кроме того, хочется знать, чем это все кончится. Занятная штука жизнь. Это все я писал затем, чтобы записать и забыть.

25.1.46 г. ...На улице холодище. Сейчас, сидя в полудреме у жаркой печки, я вспомнил Красноярск — этот чудесный маленький город на берегах могучего Енисея. Когда я вспоминаю его улицы, сады, когда вспоминаю эти ночи поразительные, западающие в память минуты, когда вспоминаю время, проведенное в волнах Енисея, танцы и полные прелести встречи — меня начинает тянуть туда, словно на родину. Сейчас, проследя за собой во время писания предыдущей фразы, я удивился, что написал ее быстро, почти не задумываясь, и это, я считаю, хорошо. Все, что написано — правда, и правда безо всякой пристрастности. Будет ли еще такое лето? Уж очень было хорошо. Идешь, бывало, по широкой мостовой полный романтических грез, сжимая в кармане (на случай самозащиты) плоский свинцовый кастет, приятно оттягивающий пальцы. Светает. Залезаешь в окно общежития, которое открываешь через форточку сложной системой рычагов, раздеваешься, закуриваешь и ложишься. Смежаешь веки, вспоминая недавнее; усмехаешься, посмотрев еще раз на коричневую кожу рук, и вспоминаешь, как полчаса назад сравнивал эту кожу с ослепительно-белой кожей Мильчи, с которой полчаса назад сидели близко-близко, смотрели друг на друга, почти не говорили и это не надоедало. Было хорошо. Будем надеяться, что будет лучше. Человек живет надеждой. Так что будем людьми. Рядом, тут же можно вспомнить и совсем другое, противоположное вышесказанному. Я спрыгнул в 5 км от Ижморской, вылез из сугроба, я увидел хвост поезда с красными глазами. Стоял мороз. Я побежал вдоль полотна, махая руками, чтобы согреться, выкрикивая нелепые звуки. Замерзшая твердая рукавица только царапала обмороженный нос. Я бежал, ничего не думая, механически подставляя под тело ноги. Понемногу отогрелся. Прибежал в Ижморскую — было довольно поздно, обежал несколько домов, откуда был выпровожден, — я искал ночлега. Не теряя надежды, я стучался, просил, клялся, обещал. Все напрасно. Этот “гостеприимный” сибирский мужичок в известное время становится очень прижимистым, и горе путнику, не имеющему знакомых и оказавшемуся в моем положении. Все это продолжалось до тех пор, пока, не набравшись наглости, я зашел в довольно бедный дом, разделся, закурил и только тогда попросился переночевать. Не хочется вспоминать.

27.1.46 г. Сегодня воскресенье, т.е. обыкновенный, ничем не отличающийся от других день, даже хуже, скучнее, потому что сижу дома и никого нет вокруг, все знакомые уже много лет лица. Курсовое мучил. Читал Джека Лондона — “Дети мороза”. Джек Лондон перестал на меня действовать так, как действовал 2—5 года назад. Тогда захватывал очень сильно; читал, не отрываясь от книги. Сейчас другое. Вот Есенина не стало. Его стихи, пропитанные меланхолией, грустью, считаются вредными для нашей молодежи, которая, находясь в таком впечатлительном возрасте, может, начитавшись его, пошатнуться и застыть в бесцельной хандре. А стишки его действительно могут пошатнуть человека. Даже Маяковский писал о нем:

 

...Дать,

     чтоб щеки

            заливал смертельный мел.

Вы ж такое

         загибать

               умели,

что другой на свете

                   не умел.

 

(Сергею Есенину).

Да, умел загибать! И он почти забыт, лет через 10—15 юноша будет удивленно таращить глаза, в недоумении переспрашивая: “Есенин? Нет, не слышал. А кто это такой?”(...)

5.2.46 г. Четыре дня не хожу в депо. Палец не на шутку разболелся. Сейчас вечерами хожу к Черниковым — играю в шахматы или Борис прихо­дит — играем. Вернее, играем меньше, чем говорим. Вот уже два вечера тема наших разговоров — В. Маяковский. Внимательно читаем его стихи и беспрестанно восхищаемся. Такие словечки, что просто ничего не придумаешь выразительнее и хлеще. Два вечера ходил в узловой парткабинет: “Смену”, “Крокодила” читал...

Сегодня 6 февраля. Что надо отметить за прошедший период? Самое главное — обретение в лице Бориса Найденова — друга, которого я искал и хотел найти. Это такой друг, который мне и нужен был. Умен достаточно, имеет широкий кругозор, честен.(...)