Наш Современник, 2002 № 04

Меня попросили порекомендовать тексты для перепечатки в книжку материалов о Платонове. Кроме статьи неизвестной мне Натальи Ворожбит (вып. 4) в данных сборниках я ничего не нашел. Она же мне и объяснила, почему это так: “Прежде всего нужно не столько понять, сколько почувствовать писателя Платонова. Не каждый образ жизни дарит нам такую возможность”. По-видимому, сам образ жизни литературоведов не дает возможности ни понять, ни почувствовать писателя.

Н. Ворожбит пишет именно о мировоззрении Платонова (о том, что он считал самым главным). Человек у Платонова — малое, неопытное дитя, выброшенное в негостеприимный мир. Каждый новый персонаж вызывает большой интерес, у каждого — своя концепция мира. У Платонова плоть не вызывает отвращения; некрасивость или убожество являются лишь плохой выдумкой равнодушного человека. Бесконечные страдания каждого персонажа — голод, холод, болезни, нищета — перестают вызывать жалость и сострадание, потому что страдание — это факт, это неизбежная деталь жизни, зачем же стенать по этому поводу? В мир иной уходят если не с легкостью, то с покорностью и без страха, а некоторые и с любопытством. Многочисленные смерти, расстрел кулаков в “Чевенгуре” преподносятся не как трагедия, ужас, — это только одно из несовершенств мира, и т. д.; заключает: “не может быть великое произведение однозначным”.

И все-таки: за что сейчас литераторы преследуют Платонова? Почему в год столетия Платонова ни в одном толстом литературном журнале (за исключением “Нашего современника”) в течение всего года не напечатано ни одной статьи о Платонове?

Потому что они разного мировоззрения с писателем.

Из фронтовой записной книжки Платонова 1942 г.: “Тюрьмы, лагеря, войны, развитие материальной цивилизации (за счет увеличения труда, ограбления сил народа) — все это служит одной цели: выкосить, ликвидировать, уменьшить человеческий дух, — сделать человечество покорным, податливым на рабство”. Лагеря и развитие материальной цивилизации за счет ограбления сил народа — в одном ряду.

Записи Платонова 1937 г.: “Народ весь мой бедный и родной. Почему, чем беднее, тем добрее?”, “Народ — святой и чистый — почти сплошь”.

А те, другие, — они ждут покаяния.

Почему: чем беднее, тем добрее? Это риторический вопрос для Платонова: “Бедность есть честь”, “Россия держит мир” (записи 1929 года, времени написания “Чевенгура” и “Котлована”). Ограничение, стеснение себя должно иметь место не для того, чтобы уподобиться богам, не имеющим потребностей, а из чувства близости, подобия всем людям, — говорил Федоров. По-видимому, ХХ век — особая точка, не позволяющая экстраполяции на будущее; сегодня удовлетворение потребностей на уровне “культурных стран” истощило бы земные ресурсы за несколько лет. Собственно, освоен только один тип деятельности — эксплуатация природы. Она дает сырому материалу все более и более красивый вид. В таком виде материал способен в высшей степени возбуждать и усиливать вражду. Электричество, двигатель внутреннего сгорания, открытие месторождений нефти в ХХ веке дали мощный толчок Научной Утопии , что свобода от морали, борьба между людьми за вещь приведут человечество к счастью.

Как известно нам из истории, демократия, римское право распространялись только на действительных людей. Платонов: “происхождение демократии — это переодетая полиция, это штатскость — для конспирации наблюдения. Потом забыли, что демократия — шпики и так оставили” (“Записные книжки”).

Упомянутая выше статья в “Нашем современнике” опущена в библиогра­фическом указателе работ о Платонове, а статья в “Завтра” к столетию Платонова отнесена случайно к другому году. В них Платонов представлен не в том виде, как следует. Если бы он сам решил выступить на юбилейной платоновской конференции, ему не дали бы слова.

Есть, наверное, негодяи, но — Господи! — даже мерзавцы, которых вздергивают за то, что размозжили голову старушке в поезде, — и те приносят меньше вреда, чем люди “здравого смысла”, которые убивают саму жизнь. Вовсе не несчастья, не марксизм, не убийства, не смерти и болезни старят и убивают нас, а то, как люди смотрят, смеются, взбираются на трибуны.

 

Михаил Ковров