Наш Современник, 2002 № 03

В свое время Д. С. Лихачев в статье «Социальные корни типа Манилова» обратил внимание на то, «что в Манилове есть определенные признаки принадлежности его к высшему бюрократическому кругу России». Однако вполне устоявшаяся к тому времени в литературоведении точка зрения на «Мертвые души» как на художественное отражение николаевской эпохи (ср. название известного, неоднократно переиздававшегося труда М. С. Гуса «Гоголь и николаевская Россия», М., 1957) заставила ученого, на наш взгляд, сместить хронологические ориентиры своего исследования и в результате прийти к такому выводу: «Николай I, конечно, не был непосредственным прототипом Манилова (соблазн увидеть в Николае I прототип Манилова велик), но между ним и Маниловым намечается отчетливое типологическое сходство».

Между тем даже на самый первый взгляд гораздо более «отчетливое типологическое сходство» имеется между этим гоголевским героем и государем Александром Павловичем (хотя, разумеется, и здесь речь не может идти о непосредственном прототипе). К тому же следует иметь в виду, что при всех явных различиях между государями некоторое «братское» сходство в характерах, в поведении, в общей, так сказать, стилистике дворцовой и придворной жизни все-таки сохранялось, особенно если вспомнить о подчеркнутой консервативности многих ее форм. Но как бы то ни было, сейчас речь идет о самом старшем из братьев.

Екатерина II писала Гримму о своем любимом внуке: «Это чудо-ребенок… Александр мог бы послужить художнику моделью Купидона…». Воспоминания современников полны рассказов о «нежности» и «чувствительности», «чрезвычайной чувствительности», «необычайной деликатности», «ангельской доброте», «кротости», «сердечности», «утонченной деликатности» голубоглазого («цвета безоблачного неба») и белокурого («золотисто-светлые волосы») императора. «Император остался тем же самым в высшей степени любезным человеком, полным доброты и приветливости… Он так же предупредителен и сердечен»[7]. Все слова и поступки Александра I, по выражению А. М. Муравьева, «дышали желанием быть любимым». С. Шуазель-Гуфье вспоминала, что он бывал «слишком», «преувеличенно любезен», флигель-адъютант императора А. И. Чернышев прозвал его «прельстителем», «un vrai charmant» (сущим прельстителем) именовал государя М. М. Сперанский. Н. Н. Фирсов, обобщая подобные характеристики безо всякой оглядки на Гоголя, дал следующее определение личности Александра: «Из него вышел не государственный и социальный реформатор, а просто „сладенький человечек“». Ср. у Гоголя о Манилове: «На взгляд он был человек видный; черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то заискивающее расположения и знакомства».

Александр I «беспрестанно выражал заботливость о своем брате, о сестрах, наставниках, даже о предметах неодушевленных, например, о царскосельских садах»[8]. Забота государя Александра Павловича о царскосельских садах выражалась, в частности, в строительстве против главных ворот Запасного дворца ампирных чугунных ворот с характерной надписью: «Любезным Моим Сослуживцам» (1818, проект арх. В. П. Стасова), перестройке павильона «Монбижу» в «англо-готическом стиле». Да и весь пейзажный парк в западной части царскосельского комплекса в целом преобразился при нем (государь всегда «с восхищением отзывался об английских парках» и об искусстве английских садоводов) в парк «романтического» характера с тенистыми сумеречными аллеями, таинственными руинами и заросшими прудами (ср. с описанием «аглицкого сада» в имении Манилова). К тому же в 1812 г. здесь возводится почти сорокаметровая Белая башня, на которой «была устроена самая высокая в Царском Селе обзорная площадка, откуда были видны не только парк, но и далекие окрестности» Санкт-Петербурга[9]. Ср. с мечтаниями Манилова о «доме с таким высоким бельведером, что можно оттуда видеть даже Москву и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах». Ср. также с названием летнего дворца великого князя Константина Павловича в Варшаве — Бельведер. Остается добавить, что Гоголь прекрасно знал Царское Село, неоднократно бывал здесь, начиная с лета 1831 г., когда встречался в Царском с Пушкиным и Жуковским. Посещал писатель и Варшаву, например, в сентябре 1839 г.