Наш Современник, 2002 № 03

Потом я и другим говорил об этом удивившем меня: «Я не готов к ответу» и слышал на это: «Он так и сказал?» Да, нам-то действительно как было понять, что обвинения в «антипартийности», «внесоциальности» совершенно не касались того же журнала «Юность», публиковавшихся в нем рассказов и стихов в окружении шестиконечных звездочек, всех этих аксеновых, гладилиных, кузнецовых, евтушенок, вознесенских, окуджав, которых восхваляли разные «голоса» и «свободы», которые затем убежали на Запад, обосновались в этих русофобских «разноголосах». А мы, русские, «почвенники», кто видели в этих нигилистических вирусах величайшую опасность для государства и прямо говорили об этом, — мы не только не встречали понимание в ЦК, но нас считали там главными и, пожалуй, единственными врагами «партийности». Если же кто и не был там сознательно «пятой колонной» — был «не готов к ответу», когда жизнь стучалась во все двери, взывая к защите интересов русского народа как опоры государства. Когда жизнь диктовала свои новые цели и формы борьбы. «Не готовы к ответу» — когда нашу страну называли за океаном «империей зла» — даже и не как страну коммунистическую, «угрожающую свободному миру», а как Россию, которая по талмудистскому толкованию должна понести кару и быть уничтожена за мнимые гонения на «детей Израиля». «Не готовы к ответу» — когда так называемая «перестройка» была объявлена «революцией», предвещавшей заранее катастрофу для государства. «Не готовы к ответу» — когда высунулось мурло «демократии» с гвалтом об «американском рае».

Остался и я без ответа на свое письмо Генеральному секретарю, а между тем, как точащие камень капли, долбили в одну точку космополиты — «интерпретаторы» литературы о войне, разрушая понятие священного долга защиты Отечества при полном доверии к себе, поддержке альбертов беляевых. И в лучшем случае при равнодушии, идеологической косности, слепоте тех на самом верху власти, кто отвечал за идеологию.

Звонит мне как-то Сергей Николаевич Семанов, вездесущий наш летописец текущих событий, и говорит, что выступал на совещании военных Демичев Петр Нилович (секретарь ЦК партии по идеологии) и ругал меня «за отход от марксизма, пролетарского интернационализма». Ничего себе! Вместо того, чтобы поддержать тех, кто борется против разлагателей здорового духа армии (должен же секретарь ЦК партии по идеологии быть, что называется, в курсе этой борьбы), — этих людей и обвиняют.

Всю опасность тогдашней нигилистической проповеди — прикровенной или открытой — в отношении воинского долга подтвердили дальнейшие события, когда захватившие власть в стране «демократы» развернули бешеную травлю нашей армии, развалив ее боеспособность, лишая ее былой славы.

* * *

Шла как-то (в начале 1980 года) моя статья о военной литературе в журнале «Литература в школе». Прихожу в редакцию, читаю и вижу: вместо моего «русского характера» набрано «советский характер». Я в раж: кто исправил? Восстановить или снимаю статью. Заведующий отделом с хорошей фамилией Разумихин, готовивший статью, пытается убедить, что менять поздно, журнал уже запущен в производство, к тому же интернациональное воспитание школьников… Меня это еще больше подстегивает: или исправляйте, или снимайте! Бедный сотрудник звонит в типографию главному редактору тоже с хорошей фамилией Устюжанин, передает мое требование, тот убедительно просит меня не переделывать текст, это сильно задержит выпуск журнала. Кончается тем, что «советский характер» убирается и занимает свое «законное место» гонимый «русский характер».

Уже с давних пор я вообще не употреблял слово «советский», и не потому, что был «антисоветчик». Это была реакция на русофобию, вполне откровенную и скрытую, под видом интернационализма. Уже и русский язык становился не русским, как в агрессивном стишке Роберта Рождественского: «мой язык не русский, а советский». И эта реакция на русофобию закрывала глубинный, собственно русский смысл советского периода русской истории. Нет, не на советском, а именно на русском языке говорили во всех республиках страны, и это было так привычно для русского слуха, что, помнится, я крайне удивился, когда в Армении, в Сарданападе, у памятника жертв геноцида пятнадцатого года в первый и последний раз встретил местных жителей, не понимавших по-русски.