Наш Современник, 2002 № 03

В другой раз я был у Беляева по поводу моего письма к Л. И. Брежневу. А история этого письма была такова. В журнале «Огонек» (№ 30, 1971) при тогдашнем главном редакторе А. Софронове была опубликована моя статья «Ценности народного характера». Тотчас же она вызвала злобную реакцию газеты «Комсомольская правда» (главным редактором ее был Б. Панкин, будущий министр иностранных дел России после августовского переворота 1991 года), которая напечатала 9 сентября 1971 года почти на полосу статью «Банные традиции» и «современная цивилизация». До этого я никогда не обращался с письмами в «высшую инстанцию», но мне хотелось ответить «Комсомольской правде» на ее же страницах, а без поддержки ЦК это сделать было невозможно. И вот я послал на имя Брежнева письмо с изложением сути дела. А суть эта заключалась в следующем. Один из критиков ставит в качестве образца «человечности» героя романа Э. Казакевича «Весна на Одере» майора Лубенцова, который просит генерала не посылать в разведку солдата, не подвергать опасности его жизнь на том основании, что он пишет стихи. «Выходит, что раз человек пишет стихи (признак „интеллектуала“), то цена его жизни не идет в сравнение с жизнью „простого“ солдата, — писал я в своем письме. — Думаю, что эта проповедь опасна: люди, уклоняющиеся от выполнения воинского долга, могут находить в ней оправдание своей трусости и антипатриотизма. Могут считать себя „избранными“, которые при любых обстоятельствах, ссылаясь на свои реальные или мнимые дарования, должны жить, а простые „Вани“ — идти на смерть».

О сомнительности такой философии я и говорил в своей статье «Ценности народного характера», вызвавшей ненависть со стороны «Комсомольской правды», обвинившей меня во «внесоциальной внеклассовой точке зрения на духовные и нравственные ценности», в политической неблагонадежности. В заключении письма я просил генсека разрешить мне опубликовать ответ в «Комсомольской правде» или журнале «Огонек», «ибо без Вашего разрешения при атмосфере, сложившейся в литературе, напечатать свой ответ я буду не в состоянии».

К этому письму я приложил текст своего ответа «Комсомольской правде». Как это и практиковалось в ЦК, бумага была переслана в отдел культуры, куда меня и вызвал Альберт Беляев для «беседы». Ничего доброго для себя я не ждал от этой «беседы», но и не думал, что этот бывший моряк может быть таким безоружным перед прямотой доводов реальной, не затеоретизированной жизни. Прежде чем начать разговор со мной, он долгое время вел с кем-то треп по телефону, удививший меня своей «раскованностью» (ведь записывается же здесь все на пленку!), своей «соленой» лексикой («пусть идут они в…»), и, положив трубку, обратился ко мне с изменившимся лицом. Начался обычный набор цековских наставлений: статья моя — «почвенническая», народный характер слишком укоренен в патриархальном прошлом. Внесоциальность, внеклассовость… То есть все то же самое, что и в «Комсомольской правде». «Вы считаете, что партийность, социальность — в проповеди отказа от выполнения воинского долга?» — решил я не обороняться, а наступать самому. Не помню точно, что я говорил дальше, но начал именно с этого и прекрасно помню, когда на мой настойчивый вопрос, как все это мне понять, он ответил неожиданно для меня: «Я не готов к ответу». Тут же он, видимо, понял, что допустил оплошность, «дал слабака», и в угрожающем тоне закончил: «Обращаться к Генеральному секретарю имеет право каждый член партии, но я вас предупреждаю: если вы не пересмотрите свою идеологическую позицию — мы будем считать вас диссидентом!»