Наш Современник, 2001 № 09

Наша семья состояла из четырех человек: мамы — Самариной Екатерины Ивановны, 34 года; меня — Самариной Маргариты, ее старшей дочери, 11 лет; сына Вячеслава семи лет и годовалой дочери Нины. Нам дали место на верхних нарах, и брат был обязан не спускать глаз с сестры, чтобы она не выпала в окошко. На пол с нар никому из детей спускаться не разрешалось, так как места вокруг печки было очень мало. Выходить из вагонов на остановках тоже не разрешалось: если поезд останавливался в поле, то в товарный вагон с насыпи подняться было очень трудно, женщин втягивали за руки.

На станциях поезд останавливался или один, или два раза в сутки. Об этих остановках заранее извещал начальник поезда. Тут уж не зевай, дежурный по вагону, — хватай чайник и ведро и беги на станцию за кипятком и холодной водой, иначе пить всем будет нечего до следующей остановки. Печку топить не разрешалось, потому что было лето. Горячей пищи кроме чая не было. Медсестра при нашем эшелоне отсутствовала. Больных с высокой температурой вместе с родственниками снимали на ближайшей станции. Умерших в пути тоже сдавали похоронным бригадам на станциях. Это было поначалу, когда эшелоны еще не бомбили. Потом хоронили убитых и умерших прямо у железнодорожной насыпи. Начальник поезда каждое утро самолично открывал вагоны, выясняя у старосты о ночных происшествиях, улаживая конфликты, сообщая об остановках. Вечером он также обходил вагоны, закрывая их на задвижку. В пути двери вагона полагалось приоткрывать на пятнадцать-двадцать сантиметров. Ехали неравномерно — то не останавливались по пять-шесть часов, то стояли столько же, пропуская встречные, но наш эшелон не бомбили. Ехали мы около двух недель на Урал, в Челябинскую область. Конечный пункт назначения, кроме начальника, не знал никто.