Нас время учило…

До войны мы жили на Загородном, 14. Проходя по улице в июне 42 года, мама прочитала объявление, что детскому дому требуются воспитатели. С этого времени и начался наш новый период жизни.

Подробности эвакуации не помню. Первое воспоминание связано с Горьким – здесь мы впервые получили горячую пищу.

Ладога. Летели немецкие самолеты. Солдатики в бушлатах, мальчишки лет по семнадцати, поднимали стволы зениток. Два самолета покружились и улетели. Было страшно.

В Мантурове нас ожидал большой конный обоз и один грузовик, в который посадили весь мамин отряд и меня с грудным Витькой на руках. В Угорах нас разместили в клубе рядом со столовой. Там мамин отряд и прижился.

Ольга Александровна уважала маму за профессионализм, но иногда ее заносило, и она при ребятах грубо кричала на маму и других воспитателей, подрывая их авторитет.

Во время полевых работ на детдомовском огороде я была одной из шести лошадей, впряженных в оглобли. Пахал на нас Сашка Корнилов.

Помню строительство овощехранилища. Мы, девчонки, рыли яму под руководством Кронида Васильевича, а мальчишки мастерили сруб.

Осенью мы сами солили на зиму капусту. Веселая была работа! В столовой лежала груда бело-зеленых кочанов. Мы их шинковали, укладывали в чистые бочки и плотно уминали, пересыпая солью. А кочерыжки были нам наградой. За постройку овощехранилища девочкам сшили синие диагоналевые юбки, а мальчикам брюки.

Курс за шестой класс я сдавала экстерном и сразу перешагнула из пятого класса в седьмой. Потом старших ребят перевели в Шулевскую школу-десятилетку. Мы там и жили в Шулево всю неделю, а на выходные возвращались в детдом на лыжах.

Зимой 42/43 года в Горьком проводилась олимпиада школьников области. Нас туда пригласили. Девочки там танцевали, а я читала стихи Симонова «Был у майора Деева товарищ майор Петров». За чтение я получила ценный подарок – кусок душистого мыла.

Из дневника М.С. Разумовской

В начале декабря 1942 года пришло известие: наших ребят берут в ремесленные училища. Все всполошились. Начались догадки, предположения, сомнения. Одни хотели ехать; другие, боясь неизвестности, предпочли бы остаться; третьи приняли это известие как удар, плакали.

Вечером меня вызвала к себе Ревекка Лазаревна, и мы с ней решали, кого мы будем отправлять в первую очередь. Выбор пал на самых старших: Панфиленка, Каштелян, Леонтьева, Кузькина и Зернову. Они должны были стать первыми ласточками, улетающими из нашего детдомовского гнезда в новую жизнь, чтобы получить профессию и органично войти в мир взрослых.

Ночью они уехали в Мантурово, чтобы пройти медицинскую комиссию, а потом ненадолго вернуться. Мы собирались устроить им проводы. Однако следующей ночью я была разбужена громкими голосами вернувшихся ребят. Они рассказали, что комиссию прошли, но об их ночевке в Мантурово никто не позаботился и, не спавши сутки, они вернулись в родные Угоры.

Когда они уезжали, я дала им на дорогу одеяла, чтобы декабрьской ночью они не замерзли на телегах. Перед тем как завалиться спать, Панфиленок доверительно сообщил мне, что дорога была в ухабах, телегу бросало из стороны в сторону, и его одеяло, когда он заснул, где-то выпало.

– И мой хлеб, на котором спал Вовка, тоже выпал, – добавил Кузькин.

– Володя, – сказала я ему, – одеяло не могло выпасть вместе с хлебом. Скажи сразу, что сменял.

Ехавшие с ним ребята подтвердили мою догадку: он действительно сменял большое красное казенное одеяло на вареную картошку, уместившуюся в карман. Приказ директора был краток: утром не давать завтрака, отправить туда, где находится одеяло, и вернуть его детскому дому. Панфиленок идти отказался, потому что у него не было валенок, а место преступления находилось в двадцати восьми километрах от Угор. Мне самой казалось немыслимым отправить его без валенок в мороз. Завтрака он утром не получил. И сидел, жалкий и голодный, отдельно от своих товарищей.

Я послала его к директору, но Ольга Александровна была непоколебима. Наступило время обеда. Панфиленок явился в столовую с тайной надеждой, что его простят. Однако и в обед картина не изменилась. Он сидел, с глазами, полными слез, глядя на обедающих товарищей. Я увидела, что Витька Шерстюк незаметно сует ему хлеб. Решив любой ценой накормить Володю, я взяла свою порцию супа, подошла к Игорю Каверкину и сказала:

– Я выйду, а ты как бы от себя передай ему суп.

Так и сделали.

Отправив свой отряд в школу, я, договорившись с поварихой Лидой и обязав ее хранить тайну, привела Панфиленка к ней. Лида накормила его, как она выразилась, «дóсеру». Все было сделано так, что казалось, никто из начальства не узнает. Каково же было мое удивление, когда через пару часов ребята из другого отряда рассказали мне всю историю со злополучным супом. Но мое удивление достигло кульминации, когда я узнала, что обо всем этом рассказал сам Панфиленок, хвастаясь: «Вот какой у нас воспитатель в отряде!“. Я ожидала бури.