Нас время учило…

Пестрая груда подарков, взгромоздившаяся передо мной, была священна: в нее могли попадать любые вещи, но из нее не исчезало ничего. Потом ребята стали выкладывать на стол свои пшенники. Я собрала все съестное, разделила поровну на всех, и мы славно закусили! Правильно ли это было с точки зрения педагогики, что сказали бы по этому поводу Песталоцци и Ушинский, не знаю. Знаю только, что было шумно, тесно, дымно – «ремесленники» открыто дымили цыгарками – и очень тепло…

В конце вечера из спальни девочек послышались какие-то странные звуки. Когда я вбежала туда, то увидела катающуюся от боли по полу Люсю Зернову: оказывается, пока мы праздновали, она съела почти весь свой паек, выданный на дорогу. После сильной рвоты ей полегчало, и, когда появились лошади, она смогла одеться и присоединиться к остальным.

Вот и подошло время отъезда. Несколько саней с запряженными в них лошадьми стояли у крыльца «сельсовета». Ребята по одному выходили во двор. Мне стало тяжело, и я не вышла к воротам. Как-то не смогла. Буду писать им письма. Лева говорил, что из Угор ребята отъезжали с песнями.

Ребята ушли в новую жизнь. Очень бы хотелось, чтобы она была к ним поласковее…

25 декабря. Непривычная тишина. От пустой комнаты веяло холодком. Чего-то явно не хватало… Не хватало заразительного Борькиного смеха, не хватало добродушного, всегда улыбающегося Юрки, не хватало непредсказуемых выкриков Виктора… Сколько тревог и неприятностей доставляли эти ребята, особенно мальчишки, от которых каждый день можно было ожидать любых подвохов. Но они были слитны с коллективом и, уехав, оставили в нем брешь.

Эсфирь Давидовна Рабинович

Когда началась война, я училась на первом курсе университета. Через некоторое время мы с сестрой и отцом эвакуировались в Киров. В январе 43 года я, предварительно списавшись с Ольгой Александровной, приехала работать в детдом.

Приехала я с фанерным чемоданом, кое-как одетая, на ногах бахилы, перевязанные веревочками.

Встретили меня хорошо. Мне сразу понравился порядок в детском доме, налаженность жизни в нем произвела хорошее впечатление. Начала знакомиться с сотрудниками, обратила внимание на то, что многие воспитатели жили семьями – Роговы, Разумовские, Галченковы и Козловские. Старшее поколение воспитателей видело в нас молодых, потерянных детей. Я сразу с головой окунулась в жизнь теплого, дружелюбно настроенного коллектива, попала под опеку родителей-воспитателей, ощутила на себе их дружескую заботу, проявлявшуюся зачастую в неожиданных трогательных мелочах. Шла я как-то вечером на работу и встретила Татьяну Максимовну. Она сунула мне в руку небольшой пакетик, по дороге я развернула его – там был кусок кекса.

Мне было тогда 19 лет, а моим воспитанникам по 12–13. Они сразу меня приняли как воспитательницу. Работа с детьми пришла мне по душе и доставляла радость. Дети всегда интуитивно чувствуют, нужны они или нет, и тянутся к искреннему чувству. Я искала свои подходы к детям с самого начала, сразу поняла, что с ними надо держать определенную дистанцию, чтобы я могла задать им любой вопрос, а они мне – нет. Кроме того, я поняла, что дети никогда не протестуют против справедливых требований.

Я выработала свой комплекс наказаний. Вечерами, во время своих дежурств, я обычно подходила к каждому ребенку, садилась на кровать, беседовала, укрывала его и желала спокойной ночи. Если же я сердилась, к кровати не подходила. Это было наказание номер один. Наказание номер два – перестать общаться. Ребенок это чувствует немедленно.

Однажды Нина Иванова, девочка с норовом, в тихий час не явилась в спальню. В окно первого этажа было видно, что она катается на лошади. Когда она вернулась, я перестала с ней разговаривать. Началось немое соревнование на объяснение. Нина не подходила ко мне три дня. Потом она объяснила, что просто не могла решиться подойти. Я сказала:

– Найди слова – и объяснишься.

Лишение еды и прогулки, как метод наказания, я не признавала. Еще одно правило – каждому ребенку – индивидуальный подход. Римма Григорьева замкнутая девочка. Часто у нее слезы на глазах. Замечаний при всех я ей не делала. Разговор наедине давал результат. Несколько девочек имели братьев, сестер в отряде дошколят. Я всегда приветствовала их встречи и дружбу.

Подростковый возраст – трудный. Много хлопот доставляли Геня Мориц и Коля Иванов. Чтение девочек приходилось направлять. Они начали увлекаться Мопассаном и Бальзаком. Свою функцию я видела в том, чтобы острые вопросы обсуждались только наедине со мной. Надо было потихоньку вводить их во взрослый мир. Нина Иванова по вечерам в кровати читала «Тридцатилетнюю женщину» Бальзака.

– До этой книги ты пока не доросла! Тебе сейчас не понять то, что ты легко поймешь позже!

Передо мной встала проблема: чем же заменить? Чем увлечь? Предложила «Неточку Незванову». Успех был полный. Дети были взволнованы, когда я им читала, многие плакали. Высокая литература плюс ассоциации (бедная девочка жила в каморке) сделали свое дело.

Так рождалась наша общность.