Нас больше нет

– Не стоит меня шантажировать, – вдруг с угрозой сказал полковник.

– Могу и буду, – Алексеева жестко усмехнулась. – Думаете, я не поняла, чего вам нужно? Вам нужен мой ребенок, тот, которого утащили разведчики из бункера автоконструкторов. И вам его не выцарапать без моей помощи, ребята прекрасно осознали, что малыш вам необходим, и решили так просто не расставаться с объектом ваших желаний. А я – его мать, мне будет куда легче забрать младенца и передать его вам для экспериментов. Нормальный ребенок, родившийся у кошмарной твари. За такой образец Доктор Менгеле будет готов сожрать свой халат без соли. И, конечно же, если я откажусь с вами сотрудничать, никуда вы меня не отпустите, посадите на цепь и продолжите наблюдать. Заканчивайте это представление, я все прекрасно понимаю. Если я покончу жизнь самоубийством, вы себе не простите, верно? А я это сделаю, если вы откажетесь принять мои условия. Грязный шантаж, совершенно верно. Но у вас всего два варианта. Или вы соглашаетесь с моими требованиями и тогда получаете мою помощь и… послушание. Или завтра в камере вы обнаружите мой труп. Кстати, даже если вы поставите часового день и ночь наблюдать за мной, это не поможет. Поверьте, я найду способ лишить себя жизни.

Рябушев недобро смотрел на нее, размышляя. Он верил ей. Женщина оказалась права, как всегда, высказывая вслух то, о чем он сам хотел бы промолчать, чтобы сохранить лицо. И полковник, и Доктор Менгеле приходили в ужас от мысли, что их эксперимент может провалиться со смертью главного подопытного образца. Геннадий мечтал исследовать психофизиологические реакции пленницы, Андрей Сергеевич думал о том, что Алексеева порой дает поразительно мудрые советы, его мучило любопытство. Как она поведет себя в той или иной ситуации? К чему стоит приглядеться, чему поучиться? И он не лгал, когда сказал ей, что всей душой желает сотрудничества. Полковник колебался. Принять ее условия, сохранить жизнь мальчишке, которого мечтает заполучить Гена? Поддаться на шантаж? Где гарантия, что Марина и Женя не выйдут из-под контроля, поставив под угрозу упорядоченную жизнь его убежища? С другой стороны, обещание женщины – не блеф, Андрей верил, что ей хватит духу умереть, если он откажет ей в просьбе. Впервые за долгое время начальник бункера сомневался.

– Хорошо. Жизнь мальчишки – это все, что вы хотите? – наконец, спросил он.

– Свободу его и моих перемещений в случае сотрудничества. За это я обещаю вам выполнять ваши приказы. Любые.

– Опрометчивое заявление, Марина. Вы даже себе не представляете, что я могу вам приказать, – нехорошо усмехнулся полковник.

– Ну же?

Он протянул ей простой канцелярский нож.

– Если я прикажу вам порезать себе руку, вы это выполните? – спросил он, внимательно наблюдая за своей собеседницей.

– Вы ждете от меня подтверждения преданности? Пусть будет по-вашему, – кивнула Алексеева. Она прочертила глубокую царапину на внешней стороне руки, чуть ниже локтя. Ее лицо было совершенно спокойным и даже отрешенным. Женщина задумчиво взглянула на капли крови, выступившие из-под лезвия, и снова посмотрела на Рябушева, возвращая нож.

Некоторое время молчали, думая каждый о своем.

– Вы меня удивили, – наконец признался мужчина. – Я думал, договориться будет сложнее.

– Вы хотите знать мои мотивы, не так ли? Любопытство – страшный грех, за него многие поплатились разбитыми иллюзиями, – без улыбки заметила Марина.

– Я восхищаюсь вами все больше. Поразительная проницательность, удивительный разум.

– Ах, какая грубая лесть. Мы с вами по одну сторону баррикад, хотя я не одобряю ваших методов. Моя жизнь была посвящена выживанию, и после эксперимента мне хватит благородства продолжить начатое. Признаюсь откровенно, мое любопытство не меньше вашего. И да, мне действительно некуда идти, сотрудничество принесет всем куда больше выгоды и пользы, чем попытки сопротивляться, заведомо бесполезные. Что же насчет мальчишки – я сама еще не знаю, почему мне так важно, чтобы он остался жив. Не спрашивайте – когда я придумаю убедительный ответ, скажу вам об этом. Пока что считайте это сентиментальностью и блажью. Наверное, я сошла с ума, но его жизнь мне кажется куда более ценной, чем моя собственная. Женя – мое прошлое, моя светлая память о детях, которых я не смогла спасти. Наивный, безрассудный и смелый. Такой же, как мои воспитанники. Это – последнее, что у меня осталось, как бы глупо ни прозвучала сейчас моя исповедь. Жертва, искупление, как угодно называйте. Я должна его спасти, потому что не спасла других. Для успокоения собственной совести. И та сделка с собой, на которую я иду, соглашаясь сотрудничать с вами в ваших жестоких экспериментах, оценена в одну человеческую жизнь.