Нарисуй мне дождь

Витражи нежным флером отделяют нас, от них. Что может быть прекрасней этой выдумки, придуманной одним из измученных жизнью людей. Теперь, по прошествии лет, оглядываясь назад, я понимаю, что это не была рука Петра Холодного. Хотя тогда, я прежде всего, подумал о нем. В то время я о нем только читал и не видел репродукций его работ. Нетленная красота, запечатленная в каждом из тех свинцовых переплетов, глядела на нас сквозь века. По всей вероятности, это был средневековый Австрийский витраж. Были ли эти раритеты собственностью их семьи или все это было экспроприировано в свое время, я никогда и не узнал.

Глава 11

Первый курс института давался мне тяжело, со скрипом.

Учебная нагрузка была велика. После лекций и практических занятий приходилось много заниматься самостоятельно, свободного времени практически не было. По окончании института, я убедился в том, что полученное образование ничего не стоит без постоянного самообразования по избранной специальности. Нас же, усиленно загружали «знаниями», бо́льшая часть из которых были совершенно не нужны, и не пригодилась ни в дальнейшей практической деятельности, ни когда-либо в жизни.

Мы изучали бесчисленное количество химий: органическую, неорганическую, коллоидную, физколлоидную, биохимию (пальцев на руках и ногах не хватит всех их пересчитать), физику, высшую математику и ряд других, не менее важных дисциплин, не имеющих отношения к медицине. Это нагромождение ненужностей, которыми нас пичкали под видом «нужнейших» в практической деятельности врача, не хотело ни помещаться, ни задерживаться в голове. Из всего, что относится к медицине, мы пока только один раз препарировали лягушку, сравнивая ее пищеварительный тракт с собственным. При этом не нашли ничего похожего, за исключением кишок с дерьмом.

К подобному информационному шуму относилась и «История КПСС». Этому предмету уделялось первостепенное значение. Вероятно, потому что в начале обучения закладывался фундамент наших профессиональных медицинских навыков. Без сомнения, фундамент дело серьезное. Мы усердно заучивали названия, даты проведения и решения партийных съездов, пленумов и конференций, кто на них председательствовал, сколько при этом присутствовало делегатов и массу прочей не менее значительной ерунды. Особенно поощрялось заучивание наизусть фрагментов из книг вождя и учителя пролетариев. Проговорив одну из них перед экзаменатором, можно было, ничего не зная и не понимая, получить гарантированную положительную оценку.

Больше всего удручал процесс реферирования, проще говоря, переписывания работ основоположников марксистско-ленинского учения. При оценке успеваемости объем зареферированных (переписанных от руки) первоисточников имел решающее значение. Нет ничего более унизительного и отупляющего, чем переписывание мудрствований классиков марксизма. Позже я узнал, что во время своего писательства главному из них сифилис разъедал мозг.

Как и для любого разумного человека, это занятие было бы для меня совершенно несносным, если бы я не превратил его в игру под названием: «Кто дурнее?» С усердием достойным лучшего применения я выискивал невероятные по бессмысленности цитаты и переписывал их в свой конспект, который именовал: «Настольная книга дегенерата». Временами, поднимая себе настроение, я перечитывал его, недоумевая, как здравомыслящим людям можно засорять мозги подобной галиматьей. Напрашивался ответ, чем наглее навязывается идеология, тем эффективнее она одурачивает людей.

Еженедельные семинары по истории КПСС начинались обязательной политинформацией, ее обязан был готовить каждый студент по очереди. За соблюдением очередности следил староста группы. В специально выданном на кафедре журнале он составлял график и скрупулезно отмечал выполнение. Сегодня политинформацию должен проводить Юрик Шнейдерман. Он всегда выглядит неопрятно, словно никогда не умывается, маленький, черноволосый в больших не по росту очках в массивной пластмассовой оправе. Эти несносные очки он приобрел себе явно на вырост, они как живые, постоянно сползали к кончику носа, ежеминутно угрожая свалиться.

Увлекающийся абсолютно всем, от вечно развязанного шнурка на ботинке до трупа дохлой мухи на подоконнике, Юрик периодически замирал с полуоткрытым ртом, разглядывая заинтересовавший его объект и неожиданно для всех подхватывал свои очки почти что на лету, возвращая их на растертую докрасна переносицу. От чрезмерного онанизма он страдал неврастенией, осложненной хроническим холециститом. В самые неподходящие моменты он срыгивал накануне съеденное. Благодаря этому, мы всегда хорошо знали, что Юрик ел на завтрак или, чем он сегодня пообедал.

Взбудоражено теребя замусоленные, похожие на грязные портянки вырезки из газет, он говорил сидящей с ним рядом Надюхе Сдохлий:

– Мне папа вчера сказал, чтобы я в своей политинформации хорошенько облил грязью проклятых капиталистов. Я им сейчас залью сала за шкуру! Они у меня после этого грязью мочиться будут! ‒ не находя применения своим беспокойным рукам, Юрик машинально чесал себе мошонку.