Нарисуй мне дождь

Кого здесь только не было: нищие попрошайки, грязные пьянчуги и прочая рвань и мазура, отребье, отходы жизни. Цветастые шали цыганок вперемешку с лохмотьями оборванцев, черные картузы селян, хаки загулявших солдат и бандитского вида рыжая буфетчица в стеганой душегрейке поверх тельняшки, и десятки калек и безногих на колясках, костылях, палках и подпорках, неопределенных занятий несчастные и прочие удрученные. Весь этот сброд пил и гомонил дурными голосами под дребезг катавшихся под столами порожних бутылок. В темных углах, издавая горловые звуки, размахивали руками и строили гримасы вообще какие-то подозрительные существа лишь отдаленно напоминающие человеческие особи. Настоящий лоскутный мир, дно, изнанка жизни! Изнанка – всегда ближе к телу.

У пивной стойки мычит что-то нечленораздельное пьяный, размазывая по лицу сопли, изрядно подкрашенные кровью. Наполовину оторванный воротник пиджака свисает с плеча. На него никто не обращает внимания. Все уже, кто больше, кто меньше под градусом, и каждый гнет свое, и орет во все горло, не слушая соседа, матерясь и чокаясь кружками. Весь этот гомон перекрывают дикие вопли и взрывы безумного хохота, и вдруг, средь ненадолго установившегося затишья, раздалось заунывное пение, напоминающее собачий вой.

– Та-ак, слухать сюда! – зычно объявляет из-за стойки пьяная буфетчица. Вырезанный из ватмана кокошник, украшавший ее рыжие волосы, съехал набок. – Сегодня пива не разбавляла, значит, буду недоливать! Шоб без претензий тут у меня!

В ответ, с ближайшего стола ее весело обложили матом. Мое внимание привлек библейской внешности старик с седой бородой Николая Чудотворца в каком-то долгополом то ли сюртуке, то ли кафтане. На выцветшем зеленом сукне его диковинного наряда два ряда форменных медных пуговиц, каждая величиной с пятак. На шее у него висит монисто из глиняных свистулек, раскрашенных и лишь только обожженных. Опираясь на костыли, он в двух руках держит по кружке пива, поочередно отпивая из каждой. Рядом за столом расположилась испитая парочка. Он, весь какой-то пыльный, без возраста, с собачьим выражением лица, от носа до макушки заросший серыми волосами. Вне всяких сомнений, на днях освобожденный. Его глубоко сидящие пьяные глазки светились бесстыжим нахальством. И она, вся какая-то блеклая, как моль, по локоть запустила руку в его расстегнутую ширинку.

– Дед! А-дед, продай пуговицу, – дергает Собаковидный за полу сюртука Чудотворца. Но старик невозмутимо пьет свое пиво, не обращая на него внимания.

– Слышь, ты! Михаил Архангел, продай пуговицу! Продай, а то даром оторву, – с открытой угрозой требует Собаковидный. Присмотревшись, я разглядел на выпуклых пуговицах двуглавых орлов. Должно быть, старик носит свой казенный сюртук еще со времен старого режима, в пику новому.

– Покупай, – густым басом отозвался Чудотворец. На его груди из-под расстегнутого сюртука мелькнули четыре оранжево-черные ленточки солдатских Георгиевских крестов. Цвета огня и дыма, полный бант. – Давай, что она у тебя в штанах нашла или там, кроме вшивоты, ничего нет?

– Ты чё, дед, ващще… Нечаго брехать, есть! Гляди, дед, тащу, сичас вытащу, гляди! – истерически пищит Моль, и выхватив руку из ширинки Собаковидного, сунула под нос Чудотворцу кукиш.

Собаковидный весь аж зашелся смехом, ему ехидно подхихикивает Моль. И подберется же такая парочка: кастрюля с крышкой, как они находят друг друга? Старик, не торопясь, в два приема осушил обе кружки и осторожно поставил их на стол. Неожиданно подбросив костыль вверх, поймал его за стойку и вытянул им Моль поперек спины, и неуловимо резким тычком двинул подмышечным валиком под подбородок Собаковидного. Тот захрипел и, схватившись за горло, сполз со стула, а Чудотворец, подхватив оба костыля, совсем не хромая бодро пошел к выходу. Все произошло настолько быстро, что я усомнился, а был ли старик? Только два тела матерясь, корчатся на полу.

– А ну, подымайсь, зараз же! – иерихонской трубой ревет из-за стойки буфетчица, – Поднимайся, ты, гыдэнь! От, собака чертова, зачем ты немого ударил?! Дедушка тебя за него и проучил. И ты, Тюля, сучье твое вымя, поднимайся, кому говорю?! Чего ты, падла, воешь, как проклятая? Не надо было трогать нашего дедушку. Кому он мешает? Ходит себе, торгует свистом для таких дурней, як вы. Матери вашей черт! А ну пошли нах..! А то зараз погоню вас падлюк подсрачниками аж до Днепра, там и втоплю обох, як цуцыкив!

– Так ты, Софа, собачек мочишь?

С невинным удивлением спрашивает у разбушевавшейся буфетчицы материализовавшаяся из сизого дыма необыкновенно стройная девчонка. У нее по-мальчишески коротко подстриженные ярко-белые волосы, да и вся она яркая, как всполох зарницы. А еще у нее безупречно округлая пышная грудь и сигарета картинно зажата меж двумя пальцами.

‒ Теперь понятно, откуда фарш для чебуреков…

– А ты, Лидка, не встревай, вали к своим прошмандовкам! Они тебе когда-нибудь всыпят, дождешься, – обижается буфетчица.