Нарисуй мне дождь

На этот счет была и другая, более оригинальная версия. Нашлись осведомленные лица, утверждавшие, что у Карпа сзади есть небольшой, длинной сантиметров тридцать и толщиной в палец хвост с кисточкой на конце, как у свиньи. У него была эксгибиционистская фантазия, раздеться до гола, лечь на живот и обмахиваться своим хвостом. Естественно, он делал это тайно, не зря говорится: когда никто не видит, свиньи ходят на задних ногах…  Но в условиях общежития, хоть он и жил вместе со своей женой в отдельной комнате, обеспечить секретность сложно.

Один из преданных ему студсоветчиков, как обычно, без стука, влетел к нему в комнату с очередным доносом и увидел его во всей красе. Произошла утечка информации и Карпа сняли с председателей студсовета, как «не оправдавшего доверия партии». Выговор же получила его партийная половина, за недонесение в партком института о том, что у ее мужа имеется непозволительный для коммуниста атавизм. Так ли это было, неизвестно. Правду тщательно скрывали, упрятав ее в недрах парткомовского архива, да она меня и не интересовала.

В общежитии у меня появились новые друзья, мои однокурсники из разных городов страны. Тома с фармакологического факультета во мне души не чаяла. Я много времени проводил в научном студенческом кружке на кафедре инфекционных болезней. Наука надежное убежище от реальности. Моя жизнь изменилась к лучшему. Плохие времена вспоминались, как давно прошедшее время, они делали хорошие дни еще лучше, а плохие, забывались.

Я выздоровел от тяжелой болезни, у которой нет названия. Но ничего не прошло бесследно, эта болезнь навсегда оставила во мне свой знак. Вначале я погрузился в какое-то странное состояние, мне стало все безразлично, все чувства у меня были парализованы. Я ничего не чувствовал, лишь сознавал, что утратил способность чувствовать. Жизнь обтекала меня волнами, не касаясь меня, я словно потерялся среди людей, потерял свое я. А потом мое сознание изменилось, прошло немного времени, и я стал не тем, кем был. Многие мелочи, на которые я раньше не обращал внимания, стали меня тревожить, я стал замечать то, чего не видел раньше.

У меня словно открылись глаза, и я стал видеть, что у окружающих меня людей, как и у меня, бывают взлеты и падения, они так же, как и я, со всей беззащитностью способны поддаваться печали, переживать, надеяться и видеть крушение своих надежд. И горестям их нельзя не сострадать, поскольку у них, как и у меня, нет ничтожных горестей. От этих, само собой разумеющихся истин, раньше я был бесконечно далек. Я не заугрюмел, не перестал улыбаться, но во мне что-то изменилось, я стал их понимать, умных и не очень, суетящихся и сидящих тихо, робких и совсем наоборот, всех, даже тех, ‒ с кем я просто родился врагом.

Главное, меня оставило мое, доходящее до болезни, чувство обособленности от людей. Полюбил ли я их? Вряд ли. Кто любит всех, ‒ не любит никого. Либо по-другому: кто ко всем хорошо относится, тот ни к кому не относится хорошо. Но я стал их понимать, вернее, я стал вникать, почему они такие, и это было величайшим моим открытием.

Если есть обжиг взросления, то я его прошел, правда изрядно поджарив пятки, но когда хромаешь на две ноги, это не заметно. Но, что там какая-то хромота… ‒ пусть даже душевная, по сравнению с небом над нами? А на небе, там же, где и всегда, проплывали надо мною облака. Они плыли по небу то быстро, то медленно, так само пролетали и мои дни. Я делал то, что хотел делать и был тем, кем хотел быть, и имел всё, что хотел иметь. Но даже, когда у меня ничего не получалось: и я делал не то, что хотел делать и не имел то (или кого…), хотел бы иметь, у меня всё было в порядке. Я шагал по жизни в «башмаках подбитых ветром» и мог сказать о себе словами Бернса:

Растет камыш среди реки,
Он зелен, прям и тонок.
Я в жизни лучшие деньки
Провел среди девчонок.

Но былая веселость не вернулась ко мне, я не смог забыть свою любовь. Будто потерял руку, привыкнуть можно, ‒ забыть нельзя.

Забыть ли старую любовь
И не грустить о ней?
Забыть ли старую любовь
И дружбу прежних дней?

За дружбу старую – до дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
За счастье прежних дней.

* * *

– Кто ж с таким фэйсом употребляет водку?