Нарисуй мне дождь

Краем глаза замечаю, как трое его дружков окружают меня, только и успел медленно развернуться спиной к стене. Вид у них совсем не приветливый, зловеще пялятся на меня. А может, я сгущаю краски? В этих краях угрюмого от заспанного не отличишь.

– Ты меня перепутал с кем-то, кто принимает тебя всерьез, ‒ с издевкой говорю я, лихорадочно соображая, как хоть на миг отвлечь его внимание.

Я делал все, чтобы психологически его разбалансировать, сломать его сценарий, но без результата. Время безнадежно уходило. Долго он финку у горла держать не станет, слишком светло, есть одинокие прохожие, а это свидетели. Что-то будет.

– Я боюсь только самого себя. Боюсь, что пущу такого, как ты под откос и придется отсюда отчаливать, а мне бы этого не хотелось, – веско закончил я.

– Меня?! Под откос? Ну, давай, исполни, митюха, – торжествует Белоглазый, возбужденно облизывая губы.

Его хитро придуманная уловка сработала, и он упивался приобретенной надо мной властью. Его лицо расплылось в усмешке, отчего он стал еще больше похожим на бабу. Белесые глаза масляно поблескивают в глубине сощуренных кожных складок. В его голосе появились какие-то склизко-ласковые интонации, при этом он беспрестанно сглатывал слюну. Это хорошо, что он так уверен в своем превосходстве, успокаиваю я себя. Расшатать его не удастся, если отрываться, то сейчас. Я незаметно делаю два глубоких вдоха. Собранность, концентрация, а потом ‒ взрыв. Теперь или никогда!

– Немец, ты опять вола водишь? – грубый голос звучит откуда-то сбоку.

Говорит это здоровяк с веселым хищным лицом, рядом с ним Ли. Белоглазый весь съежился, стал как будто меньше. Рука с финкой исчезла в полах расстегнутого пальто.

– Та, понимаешь, Толило… С этого фраера требуется получить должок, – заискивающе оправдывался Белоглазый. Куда девался развязный тон и весь его героический вид.

– Для кого Толило, а для тебя, баклан, Анатолий Захарович! – голосом, не предвещающим ничего хорошего, оборвал его здоровяк.

От него исходит реальное ощущение силы. Ему где-то под сорок, выше меня на голову, рыжие прокуренные усы и желто-коричневые кошачьи глаза, совершенно лишенные какого-либо выражения.

– Тебя предупредили, – назидательно продолжает он, – Здесь не пачкай, а ты поновой кружева вяжешь? Последний раз тебе прощаю. Цепляй своих урок и чеши отсюда частыми скачками, и что бы здесь ни ногой!

Ссутулившись, Белоглазый пошел прочь. С каждым шагом он все больше горбился, как человек, которого избили. Следом за ним, бесшумно ступая, потянулись один за другим, члены его шайки. Ни слова не сказав, только оценивающие взглянув на меня, вернулся в «Чебуречную» здоровяк. Мне показалось, его странные глаза смеялись.

– С этим Немцем всегда одни неприятности… Не пойму, отчего он каждый раз заводится то с одним, то с другим, а кончается, всегда кровью, – простодушно огорчается Ли. – Зачем он это делает? Неужели, получает от этого удовольствие?

– Получает. Но, не только удовольствие… – устало говорю я.

– Не только? А, что же еще?

– Он живет, только когда причиняет боль. У него вместо сердца дыра, он и пытается ее хоть чем-то наполнить.

– Почем знаешь?

– Вижу его насквозь, – неохотно отвечаю я. – Знал такого же… – ухожу от этого, не каждому доступного вопроса я.

Не стоит объяснять ей то, что для меня самого малопонятно. Я правда, знал похожего типа. Сын соседки, лет на семь старше меня. Она родила его после того, как во время оккупации Херсона ее изнасиловал взвод немецких солдат.

– Отчего он такой? – искренне удивляется Ли.

– Он обозлен на весь мир. Ненавидит всех, а больше всего, самого себя, – прихожу к неожиданному, но безошибочному ответу я.

– Может ты и прав, но я не понимаю, для чего он это делает? Ведь он недавно при мне подрезал одного… – заметив, что сказала лишнее, осеклась она.

– Он делает это для того, чтобы отомстить, – не обращая внимания на ее замешательство, ответил я.

– За что?

– За себя. За то, что родился нежеланным у своей матери, за то, что с малых лет его никто не любит, за то, что не может жить среди людей. А еще, по-моему, он к тебе неравнодушен и таким манером пытается привлечь твое внимание.

– Эта зверюга?! Да мне к нему даже кочергой притронуться гадко! Фу, меня аж мурашит! – возмутилась Ли, с отвращением передернув плечами.

Глядя на нее, я заметил, с какой выразительностью ее глаза отражают смену настроений, то загораясь веселым огнем, то угасая, то темнея.

– А ты, испугался? – меняет тему она, озорно заглядывая мне в глаза с интересом ребенка, заглядывающего во вспоротый живот куклы.

– Представь себе, нет, – признаюсь я, – Не успел, наверно.

– А я так за тебя перепугалась! Меня так телепнуло, сердце аж до сих пор колотится, – прижав ладони к груди, радостно сообщает она. Мне нравится музыка ее голоса и ее открытость. В этой открытости секрет ее очарования.