Нарисуем

– Вдруг из горла пошла… Давно не было.

Съездил, называется, в отпуск!

– С овощами тут перебои… были. Так цинга пошла, – глухо из-под полотенца пояснил. – Ну, витаминов нет. Зубы в кармане носил. Сам еле ползал. Мне говорят: «У чукчей копальки поешь. Единственное спасение»… Не каждому это понравится. Дохлую нерпу рубят, в землю закапывают, бродит там, в смысле – разлагается. Вроде силоса. Ну, выкапывают ее через определенное время и едят…

Вот это, по-моему, зря.

– Причем как! – Пека, заметив мое уныние, пытался сюжет как-то приукрасить. – Зубов у большинства из них нет, так они губами зажимают кусок и режут острейшим ножом – так близко, кажется – губы режут и едят! Потому, может, и прозвали их самоедами.

Пека тоже отчасти самоед.

– При этом урчат от наслаждения. Глазки в блаженстве щурят, потом поглаживают по животу: «Скусна!»

Да, я, кажется, понимаю, почему Инна не рвется сюда.

– Ну, отбил цингу. Зато печень посадил навсегда. Черви теперь в ней.

Завидный жених.

– Кровь не чистит совсем. А организм эту кровь отторгает… – полотенце показал. – Вроде лечился, – не совсем уверенно произнес. – И вот опять!.. Есть, кстати, хочешь?

Почему кстати? Хотелось бы без излишней экзотики обойтись.

– Да нет, сейчас все нормально у нас. Где уран – сверхснабжение! Последние, правда, годы хуже.

Хуже чего?

Спустились. Долго шли вдоль бетонного забора. Богатый пейзаж.

– Наша великая стена! Забор комбината. Чукчи любят тут отдыхать после магазина. Сейчас почему-то нет никого.

– Может, закрыто?

Ускорили шаг.

В таком же блочном дворце на первом этаже – магазин. Ассортимент побогаче, чем у нас. Имело смысл лететь. Кофе растворимый! Ананасы в огромном количестве. Видно, местные не уважают их.

– Вон спирт, – Пека холодно показал.

Но больше всего меня поразило молоко – уже разлитое в трехлитровые банки, длинные ряды!

– Пей! – Пека пресек мои вопросы.

– Не хочу.

– Пей! Надо.

Ну, если надо. Банку опорожнил.

– Уф!

Вот уж не предполагал, что молоком буду тут упиваться. Другое предполагал. Но жизнь, как всегда, непредсказуема.

– Еще пей!

Понял уже, что дело не просто. Через край выхлебал. Утерся.

– Еще можешь?

Какое странное местное гостеприимство.

– Надо?

– Надо. Минимум три!

Потом, надеюсь, объяснит? Ехать в столь экзотическую даль, дабы почувствовать себя настоящим мужчиной, – и питаться исключительно молоком, как младенцу!.. Выпил еще, правда, не до конца.

– Ну хорошо! – Пека проговорил.

Кому как!

– Такой у нас, понимаешь, порядок. А меньше трех – не было смысла и ходить.

– Молока?

– Да нет, спирта!

– А причем тут спирт?

– А! – Пека махнул на меня презрительно рукой. Видимо, использовал как млекопитающее и потерял ко мне всякий интерес. Протянул деньги, и продавщица-красавица три бутылки спирта ему дала. Вот так! Кому что! Шли вразнобой, живот мой болтался, как колокол. Я бы тут у забора и прилег.

– Такой, понимаешь, порядок у нас, – снизошел наконец с объяснением Пека. – Еще когда Кузьмин у нас первым был…

Опять он.

– Сразу, как назначили, решил Кремль поразить. Так карьеру и делал. «Заполярное молоко»! На всю страну прогремел. Тут на теплых источниках построил коровник. Траву, правда, сперва серпом по кочкам приходилось срезать. Потом научились выращивать. Залил всех молоком! Обычную-то работу кто оценит? А он на этой славе в Москву взлетел. А молоко оставил.

Столь заботливой заботы партии раньше не ощущал.

– А кто-нибудь кроме меня тут пьет его?

– Ну дети само собой. А остальной народ к молоку тут как-то не привыкши. Тогда Кузьмин что учудил? Издал приказ: к каждой бутылке спирта принудительно продавать три литра молока. Без этого – нет! Ну, хлебнешь?

У забора уже валялась «первая ласточка». Я бы тоже прилег.

– Нельзя им, – с болью Пека произнес. – Организм их не расщепляет спирт. А наш расщепляет.

– Хорошо.

Часа три с ним уверенно расщепляли, потом вдруг новое поступило предложение.

– Хочешь, конец света тебе покажу?

– Уже?

– А чего ждать?

– Тоже верно.

После изматывающего перелета, после бесконечного «дня», который длится уже часов сорок, – чего еще пожелать?

– А не поздно… в смысле, по времени?

– Тут это все равно.

Тоже верно. К концу света не опоздаешь.

Сели в его «Москвич» цвета серой белой ночи, что царила вокруг.

– А ГАИ? – пробормотал я.

– Тут дороги у нас – максимум тридцать километров. Так что ГАИ – излишняя роскошь для нас.

Затряслись.

– Вся дорога такая? – клацая зубами, спросил.

– Да БелАзы раздолбали!

К концу света, наверное, такая дорога и должна быть.

По бокам то и дело уходили вниз гигантские воронки, как лунные кратеры.

– Карьеры! Кто работает тут – называем «карьеристы».

Там, возле дна, машинки казались крохотными, а здесь, сделавшись огромными, шли на нас, как циклопы (кабинка смещена влево, как единственный глаз).

– Сила! – воскликнул я.

– А! В полкузова идут! – прокричал Пека. – Разбитой социализм!

Проехали. Встали в полной тишине.

– Вот. Тут у нас арктическая тундра сменяется высокоарктической.

Торжественно помолчали. Там-сям торчали кверху черные «пальцы» – кекуры, выбросы лавы. Могучий пейзаж!

Проехали еще. Резко остановились. Крики птиц.

– Все?