Напряжение

Не так давно, в феврале, ему исполнилось 59 лет, сорок из них он разыскивал и ловил преступников, крупных и разную шушеру. В первый же год у мальчишки-сыщика обнаружился незаурядный следовательский дар; к таланту приложились терпение и самозабвенное упорство, шедшие от неистовой любви к своему ремеслу.

Эта любовь сделала его счастливым. Но и несчастным тоже: из-за нее он не любил женщин; из-за нее не знал, что такое дом, семья, уют; из-за нее он перестал замечать красивое в мире: он никуда не ходил, разве что на футбол, ничего не читал, за исключением газет и «Огонька». Он жил жизнью суматошной, безалаберной, беспорядочной. Он мог сутками не спать совсем или, в крайнем случае, подремать с полчаса на двух стульях, прикрывшись газетой; мог подолгу не есть, а потом заказать роскошный пир в ресторане и промотать половину заработанных денег.

Он был бесстрашен. Иначе среди шестерых сыщиков, переодетых официантами, которые брали в ресторане знаменитого медвежатника - взломщика сейфов: - Жоржку Александрова, не было бы Феди Гуляшкина. За ту успешную операцию в двадцать четвертом году, с выстрелами, перевернутыми столами и битой посудой, он получил благодарность и премию. А через неделю - выговор, и на этот раз за битую посуду в ресторане, но уже для собственного удовольствия. Он работал в районе, затем в управлении, поговаривали о переводе его в Москву, в наркомат. Но разговоры кончались разговорами, и благодарности тем временем выносились все реже и реже, и они никак не в состоянии были покрыть всех выговоров. В конце концов Гуляшкина понизили в должности, потом перевели в районный отдел, где на него тоже было наложено два взыскания.

Несмотря на несхожесть характеров и разницу лет, его с Олегом, что-то роднило. Может быть, все та же неуемная любовь к делу, в которой оба они не уступали друг другу. Олег учился у Гуляшкина и получал от него то, чего не найдешь ни в одном учебнике, не услышишь ни на одном семинаре; он ценил и уважал его за отвагу и корил, осуждал за непутевость. И, кроме того, наверное, где-то глубоко и неосознанно гнездилась еще снисходительность: так современность относится к истории. Для Олега Гуляшкин был прежде всего человеком историческим, легендарной личностью далеких времен, неспокойных, бурных, страстных, когда вооруженная банда грабителей была правилом, а не исключением, когда техника уступала дерзкой храбрости, расчет и хитрость - оружию. Он был тем человеком, кому Олег мог простить слабости за былые заслуги еще и потому, что их, эти слабости, уже все равно ничем нельзя было искоренить. И Олег жалел его.

- Только не ругай меня, Куня. Слышишь? А то скажешь: вот дядя Федя… Понял? Дядя Федя!.. Опять дядя Федя напился как… как извозчик. Ты извозчиков не видел, но я тебя за это не осуждаю. Нет. Каждому свое. Ты еще полетишь на ракете в командировку, а я разъезжал на извозчиках… Молодой был, как ты… И я тебе вот что скажу: с меня пример не бери. Ты бери пример с умных людей. А я дурак… Да-а, дурак. Ты учись. Как следует учись. Вот я. Кто я? Никто. Пять классов в реальном училище да два года после революции в школу ходил. И все. Считать умеешь? Сколько всего? Семь классов. Во! Мы универси… Мы университетов не кончали. Мы работали без этих самых университетов. И как работали! Без всякой науки. А сейчас чуть что - экспертиза. Всё насквозь просмотрят, всё исследуют, а ты только шевели мозгами, коли они есть, выводы делай. А нам вся эта экспертиза была ни к чему. Интуиция. Слышал? Во! Наука-то, как ее? Не признаёт? А я признаю… великая штука. Сколько было случаев… Вот уже все, все пропало. А выручает чутье. Интуиция. И откуда только берется?! Помню, был такой вор…

- Пойдем, Федор Степанович, пойдем… Время уже позднее.

- Дядя Федя. Не хочешь?.. Теперь уже ясно вижу, обиделся.

- Да нет, не обиделся. Идти надо, слышишь?