Напряжение

Чупреев замолчал, и никто не решился нарушить тишину. В раздумье Быков постукивал тупым концом карандаша по столу и сопел. Потом сказал, зная, что слова его не принесут утешения:

- Такая уж у нас работа… А ты как? - Он кивнул на забинтованную руку. - В госпиталь ляжешь? Подлечиться небось надо?

- Ничего, Павел Евгеньевич, рана чепуховая, сама заживет, - ответил Чупреев, приподнимая руку.

Быков пожал плечами и посмотрел на Шумского:

- Алексей Иванович, заканчивай дело Красильникова, сейчас все зависит от тебя, как ты сумеешь их разговорить.

Шумский сам знал это и готовился к решающим допросам. Собранные сведения о Потапенко, Далматове, Венте, Красильникове, утверждения экспертизы, наконец, логическое осмысление возможных поступков каждого с учетом их психологии давали ему право полностью воссоздать картину трагических событий той ночи. Он досконально знал роль каждого, но этого было недостаточно - он нуждался в подтверждении своих мыслей у самих арестованных. Поэтому ему приходилось тщательно обдумывать очередной допрос, чтобы не уводить следствие в сторону, а получить признание.

Далматова, его мать - старуху, живущую с ним в квартире, и Венту Калныню привезли в Ленинград. При первом же знакомстве с ними Шумский стал выяснять, знают ли они Потапенко. Далматов и Вента отказались от знакомства с ним, но старуха, по-видимому не предупрежденная сыном, подтвердила это знакомство. Да, Потапенко не раз приезжал в Ригу, жил у них. Сын ее с Вентой также останавливался у Потапенко в Ленинграде.

Очная ставка матери Далматова с Вентой заставила признаться Венту, что она знает Потапенко. После этого Далматову запираться уже не было смысла.

Шумский принял признания Далматова как должное и даже не упрекнул его в том, что всего лишь два дня назад он начисто отрицал свое знакомство с Потапенко. Шумский вообще был на редкость корректен и деловит, разговаривая с Далматовым. Далматов же пытался выглядеть спокойным, вслушивался в каждое слово, отвечал четко и не упускал случая съязвить, но по еле уловимым признакам Шумский видел, что спокойствие Далматова лишь внешнее, что нервы его взвинчены до предела - в таких случаях люди не спят или им снятся кошмары, - что он трусит, понимая всю тяжесть своего положения, и что долго сопротивляться он будет не в состоянии.

- Я потому так сосредоточил внимание на вашем знакомстве с Потапенко, - сказал Шумский будничным тоном, разглядывая какую-то бумажку, - что в связи с ним я вынужден предъявить вам обвинение в убийстве человека, фамилию которого вы могли знать, но могли и не знать. Это убийство произошло в ночь с двенадцатого на тринадцатое мая прошлого года в Ленинграде, в саду…

Далматов улыбнулся одними губами, сложил руки на груди.

- Почему вы думаете, что это я стрелял в саду? С таким же успехом я могу сказать, что там в ночь… с какого - с четырнадцатого на пятнадцатое? - были вы. С меня хватит того, что уже есть. Зачем мне клеить еще какое-то убийство?

- Я не сказал, что в саду стреляли, - заметил Шумский, - я только сказал, что в саду произошло убийство. Но это лишний раз доказывает, что вы знаете, о чем идет речь… Да, в саду стреляли, и стреляли вы. После выстрела в Красильникова остались пуля и гильза. Вы стреляли в товарища Эльмара Пуриньша - пуля и гильза тоже остались. А стрелял-то один и тот же человек и из одного и того же пистолета. Кто же это, по-вашему, был, а?

- Не знаю. Я купил «збройовку» за две недели до Нового года в Риге, совершенно случайно, у одного барыги, и не могу отвечать за того, кто владел пистолетом раньше. Может быть, именно из-за того, что случилось у вас в саду, от него и хотели избавиться, - откуда мне знать? А то, что произошло с вашим работником, - роковая случайность. Поверьте, клянусь, я не хотел его убивать, я защищался…

- Послушайте, Далматов, - раздраженно сказал Шумский, прерывая его, - я могу опровергнуть каждую вашу фразу. Вы защищались - от кого? От милиции? Милиционер напал на вас? Вы не хотели убивать и выстрелили в упор? И это роковая случайность? Так же - в упор - вы убили другого человека, вы ранили, а могли убить еще одного нашего сотрудника. Не слишком ли много роковых случайностей? И если я говорю, что в Риге и Ленинграде из одного и того же пистолета стрелял один и тот же человек, значит, у меня есть на то веские основания…

Далматов нервно провел рукой по стриженой голове, набрал воздуха в грудь, желая что-то сказать, но не смог. А Шумский, словно не замечая Далматова, продолжал:

- Я не сомневался, что вы сочините красивую сказку про купленную у кого-то «збройовку». А вот известная вам Вента Калныня утверждает, что пистолет у вас существует уже много лет, вы его выменяли у какого-то солдата во время войны и не расстаетесь с ним ни на минуту.

- Но почему вы верите ей, а не мне?