Напряжение

Елсуков быстро поднялся со стула, тряхнул руку Бенедиктова, бормоча: «Спасибо, большое спасибо, я все сделаю, как вы сказали», и боком, чуть ли не на цыпочках, удалился.

Бенедиктов тотчас позвонил Дранишникову, в двух словах - самое главное и не называя фамилии (батальонный комиссар знал, о чем речь) - передал состоявшийся разговор, затем поведал о своей тревоге за жену и попросил разрешения провести остаток вечера дома.

- У вас есть какие-нибудь неотложные дела ко мне? - Голос Дранишникова на расстоянии казался резким и черствым (из-за этого голоса Бенедиктов не любил отпрашиваться). - Нет? Тогда можете идти.

19. ДОМА

Еще один марш - четырнадцать ступенек, еще - четырнадцать, теперь - длинный, пятнадцать… Перед глазами желтые круги, во рту словно наждачная бумага… Не давая себе останавливаться, Бенедиктов взобрался на седьмой этаж, воткнул ключ в дверной замок…

Тася лежала в постели под двумя одеялами, поверх - заячья шубка. Бенедиктов положил ей руку на лоб - он был теплым.

- Пришел? - тихо сказала она, затрепетали ресницы. - Я ждала, что ты придешь… А я, видишь!.. Совсем расклеилась…

- Ты что, все время так и лежишь? Зачем? Надо обязательно встать, надо двигаться.

- Не кричи, пожалуйста, на меня… Я не могу.

- Как это не могу? Можешь, можешь! Что за разговоры? Ну-ка вставай. - Он попробовал поднять ее, но она засопротивлялась.

- Оставь, слышишь, я буду плакать… Оставь!..

Тогда он зажег коптилку и принялся растапливать «буржуйку». Потом взял ведро и отправился на поиски воды. Она оказалась далеко, возле дома на Пряжке. Вокруг люка, из которого торчала пожарная труба, конусом налип лед. Бенедиктов с трудом набрал чуть побольше половины ведра. Выбираясь обратно, поскользнулся, упал, вылив под себя воду.

- Ах ты бедняга… С той стороны надо было, там ступени наколоты, - услышал он слабый женский голос из темноты.

Женщина приблизилась, держа в руках эмалированный кувшин.

- Ничего, бывает, - сказал Бенедиктов, поднимаясь. Отряхнулся и снова полез к трубе.

Дома он наполнил закоптелый чайник, поставил на огонь, обнаружил в миске овсяный кисель, удивился:

- Почему ты не съела кисель?

- Мне ничего не хочется… Странно, правда?.. Полная апатия.

- Вот еще глупости, есть надо. Сейчас я тебя буду кормить с ложечки, как маленькую. И горячего чаю… Все-таки встань, в комнате уже не так холодно.

Тася не ответила, даже не шевельнулась. Бенедиктов подошел к окну, тыльной стороной ладони проверил, не дует ли откуда-нибудь, нашел несколько мест, подколотил фанеру.

- Мне сейчас приснилось, будто мы с тобой едем в поезде. Помнишь, как тогда?.. Окно открыто, за окном - луга, стадо пестрых коров, пастух с плетью на плече смотрит на поезд, на нас с тобой… Все залито солнцем… И ты в белой рубашке, счастливый…

- Еще бы… - Бенедиктов подсел на кровать, у Тасиных ног. - Такое сокровище вез… Если бы я тогда не поехал…

- Это было наше счастье… Тогда я так не думала, а теперь могу сказать… Наверное, так и должно быть: о счастье нужно говорить в прошедшем времени. Когда его ждешь, неизвестно, будет ли оно. Когда оно рядом, его не замечаешь. А вот прошло, и ты точно знаешь, что оно было…

Слепой случай, мальчишество, бравада привели его к Тасе, хотя был он уже не мальчишкой…

В тот день, зимой, Бенедиктов шел по улице со своим школьным приятелем, недавно окончившим философский факультет и находившимся в плену различных идей. Говорили о воле и находчивости. Приятель, всезнайка и отчаянный спорщик, побился об заклад, что Бенедиктов не сможет подойти к первой попавшейся женщине и поцеловать ее. Самолюбивый Бенедиктов принял вызов. Чтобы не откладывать дело в долгий ящик, молодой философ показал на пухленькую черноглазую девушку в вязаной шапочке, одну из трех, вышедших из общежития Текстильного института.

Не зная еще, как поступит, Бенедиктов направился к студенткам. «Девушка, меня просили передать, что…» Всем своим видом он показал, будто речь идет о какой-то тайне, и поманил черноглазую. Удивленно и доверчиво она приблизилась к нему, он наклонился и отрывисто поцеловал ее в румяную щеку… Она отпрянула проворно в изумленном негодовании, черные глаза вспыхнули. Чувствуя поддержку смеющихся подруг, сказала с вызовом: «Прежде чем целовать, девушкам дарят цветы». - «Цветы? - переспросил Бенедиктов и снова не растерялся: - Одну минуту, сейчас будут». Он отвернулся, вытащил из кармана газету, скрутил жгутом, сплющил и размахрил верх - получилось нечто напоминающее хризантему. Склонил голову и протянул торжественно под одобрительный смех всех троих: «А весной с меня - букет…»