Напряжение

На лице Елсукова появилось страдание. Он вздохнул шумно, быстро заговорил:

- Я вам вначале сказал, что из-за волнения я… я… ну, как бы это выразиться… не совсем был точен… У Лукинского я бывал. Не часто, но бывал… Так вот, вскоре после того, как стукнула дверь, мне повстречался человек, инвалид, на костылях… Я посторонился, чтобы дать ему пройти, и двинулся дальше…

- Говорили вы с ним о чем-нибудь?

- Нет. Прошли мимо… И вот, когда я постучал в квартиру, мне никто не ответил. Меня это удивило, я постучал сильнее, потом просто забарабанил… Так никто мне и не ответил, и я, подождав еще некоторое время, пошел домой. Дома я рассказал об этом странном случае Раечке, жене, - у нас уж так заведено, что друг от друга у нас секретов нет, - и мы оба гадали, не зная, что предположить. Когда же вы сообщили, что Лукинский покончил с собой, я подумал сразу: это не так…

- Почему вы тогда же не сказали мне об этом?

Елсуков попробовал улыбнуться, но это было скорее судорога, нежели улыбка. Руки его дрожали, на залысине блестели капельки пота. После долгого молчания он сказал тихо:

- Всеволод Дмитриевич, вам, конечно, известно, что два года назад я находился под следствием. Меня, подозревали в измене Родине. Пятьдесят восьмая статья. Семь месяцев я висел на волоске, пока правда, слава богу, не восторжествовала. А ведь тогда, произошло нечто подобное: тоже несколько случайностей… Теперь поставьте себя на мое место. Человек покончил с собой, может быть, убит, а я в этот день был у него дома… Я буду говорить вам о каком-то повстречавшемся мне человеке, но это миф - был этот человек или не был, еще неизвестно, а я тут, я реальный, и я уже подозревался… Лукинский ведь не просто Лукинский, это инженер, и вы знаете, какой инженер!.. Второй раз свою невиновность мне уже, наверно, не доказать…

Глаза Бенедиктова сузились в щелки.

- Зря вы так… Если за вами никакой вины нет, откуда же она возьмется?

- Конечно, я не так выразился. Доказать можно, но сколько сил уходит на доказательство, а сил-то совсем мало…

- Я вас, кажется, понял. Но не понял одного: почему вы решились рассказать то, о чем молчали столько дней, сейчас? Что изменилось с тех пор?

- По сути дела, ничего не изменилось. Кроме моего состояния. Я не в силах больше молчать. Не в силах. Вдруг это действительно убийство и вы ведете следствие? С одной стороны, может быть, своими показаниями я могу быть вам полезен. Но с другой - значит, я там был? И вдруг кто-нибудь видел, когда я шел в тот день к Лукинскому? Одним словом, вы не представляете, какими кошмарными для меня, а точнее - для нас с Раечкой, были все эти дни. Я ждал, мне казалось, что со мной произойдет нечто похожее на то, что было. Раечка…

- Простите, еще один вопрос: с какой целью вы говорили мне, что не поддерживаете с Лукинским никаких отношений и не бываете у него? Оказывается, это не так. Что же все-таки вас связывало?

- С какой целью?.. Все с той же, с той же, Всеволод Дмитриевич! Обжегшись на молоке, дуют на воду… А что нас связывало? Ничего. Не удивляйтесь, пожалуйста, именно ничего. Не знаю, сумею ли я объяснить, это очень сложно… Лучше на примере. Возьмем первый пришедший мне в голову… Представьте, что вы шахматист. Любите играть. Лишь только у вас появилась свободная минута, вы садитесь за доску, разбираете партии, решаете задачи… У вас есть разряд, может быть даже первый. Но большего вы достигнуть не можете. И знаете, что никогда не сможете… Потолок.

Бенедиктов нетерпеливо посмотрел на часы.

- Вы торопитесь? Я сейчас закончу свою мысль, - заговорил Елсуков быстрее. - А рядом - ваш коллега, начавший играть с вами в одно время, громит своих противников на каждом турнире, становится мастером, гроссмейстером, чемпионом, если хотите…

- Талант, - сказал Бенедиктов.

- Вот именно, талант… Черт знает, откуда он берется у человека! Те же доски, те же шахматы, те же правила, те же соперники… А голова совсем иная, - постучал по черепу, улыбнулся. - Говорят, талант тянется к таланту. Но бывает и наоборот: заурядность тянется к таланту, если она не завидует и не злопыхательствует. Я не беру случай корыстный. Нет, тянется искренне, восхищаясь им, как восхищаются дорогой, прекрасной и недоступной для себя вещью. Так было всегда, и так будет, ибо мир построен на неодинаковости. Для меня Лукинский был феноменом, кумиром. Я стремился с ним сблизиться; он такого стремления не проявлял. Мне было с ним интересно, ему со мной - нет. Конечно же, я не настолько слеп, чтобы не ощущать эту разграничивающую нас грань, и все равно, против своего желания меня притягивало к нему…

- Давайте поступим следующим образом, - сказал Бенедиктов. - Изложите на бумаге все, о чем вы мне сейчас говорили, и занесите мне завтра. Договорились? И успокойтесь, пожалуйста: вам ничто не угрожает, работайте, как работали… Но позвольте вам заметить, что на вашем месте я все-таки не мучил бы себя страхами столько времени, а объяснил сразу… И вам было бы легче, и мне…