Направление — Прага

Был здесь еще радист Коля Агафонов. В шутку его прозвали Ти-ти-ти Та-та-та, говорили, что мыслит, дескать, на одной волне. Родился он в 1924 году, в шахтерской семье, в городе Первомайске Ворошиловградской области. Был на пять лет моложе Брезика, который мог бы его попросить и за сигаретами сбегать. Еще до войны окончил среднюю школу. Когда началась война, направили его на курсы радистов. Окончил их на «отлично». Поэтому его сразу откомандировали в радиоузел штаба партизанского командира Строкача, а оттуда с лучшими рекомендациями в Москву. В составе оперативной группы его выбросили в глубоком немецком тылу, в Брянских лесах, у легендарного генерала Ковпака. По очереди посылали к трем соединениям, после расформирования которых как квалифицированного радиста, имеющего опыт боев в тылу, его передали Величко.

Подчиненный Агафонова, тоже радист, молодой замкнутый паренек, красневший, когда его называли по имени и отчеству: Александр Борисович Рогачевский.

Стройная блондинка Анка Столярова — любимица группы, на вид невероятно молоденькая для своих восемнадцати лет, с глазами, пытливо смотрящими из-под выпуклого лба, с длинными ресницами. Дочь учителя из деревни Чемер под Черниговом. Перед самой войной училась в сельхозтехникуме. Добровольно вступила в аралию, работала в госпитале. В «котле» под Сумами попала в немецкое окружение, из которого удалось ей ускользнуть. Вернулась домой, установила связь с партизанами, участвовала во многих боевых делах, а у Киева снова перешла линию фронта. Ее опять направили по медицинской части. Когда создавали группу Величко, выбор пал на нее — за смелость, самоотверженность, с которыми она выполняла опасные задания.

Неуемный рассказчик и экскурсовод по Киеву — это Валентин Давидович Зильберт, переводчик, владевший, казалось, всеми языками.

И наконец, был здесь Фетисов, разведчик, человек замкнутый, слова не вытянешь. О нем говорили, что прекрасно знает свое дело и может добыть «языка» хоть из пекла. Кроме Величко и Черногорова, только его звали по имени и отчеству; Валентин Васильевич.

Так они проводили дни в Киеве, знакомились, рассказывали о себе, говорили о том, о чем в других условиях промолчали бы. Так продолжалось до дня, нет, до ночи с 25 на 26 июля 1944 года.

Погода не совсем еще установилась, но ждать было уже невозможно. Они нужны в Словакии. Лететь необходимо при любых обстоятельствах.

Первую партию решили выбросить в Липтове, недалеко от Ружомберока.

Первым прыгал комиссар Лях.

Еще в Киеве Величко решил:

— Три года не был ты дома, — сказал он Брезику, — мотался по свету, поэтому тебе почетное место. Будешь прыгать сразу после Ляха.

Впервые в жизни летел в незнакомую тьму. Ветер хлестал в лицо, сердце ушло в пятки. Чем все это кончится?

Кончилось не лучшим образом. Приземлился в лесу. Поцарапанный елками, не представлял, где находится, Пошел куда глаза глядят. Напряженно вслушивался. Во тьме рождались таинственные звуки. Ветер? Треск ветки? Пробежал зверь? Щелкнул затвор? Звякнул котелок? Или заскрипел корень? Напрягал зрение до боли в глазах. Снял автомат с предохранителя.

Оказалось, человек идет. Попов. Обнялись. На словацкой земле.

Потом нашли Ляха. А под утро — Зильберта. Со сломанной ногой. Стонал и кусал губы. Несли его на скрещенных руках, пока не наткнулись на домик лесника. Встретили первого словака. Брезику хотелось обнять его. В этом домике оставили переводчика.

Блуждали долго. Нигде ни души. Лях даже предложил:

— Если не найдем своих, вернемся через Польшу домой.

Но счастье их не обошло. Постепенно нашли своих. Позаботились о Зильберте. И отправились в Кантор.

Встретили их по славянскому обычаю. Гости принялись за сало, долго и молча с аппетитом ели и пили, ни от одного из лакомств не отказались. Когда наелись, почувствовали, как клонит ко сну. Это особое состояние, когда; избавившись от большого напряжения, человек закрывает глаза и засыпает, словно потеряв сознание.

— Французы! — доложили Величко.

— Кто? — переспросил, словно не веря. — Может, немцы?

— Французы. И хотят с вами говорить.

Еще в Киеве Величко выбрал своим помощником Брезика: «Ты словак, говоришь по-русски, уже понюхал пороху, знаешь, что такое фронт, плен и кое-что еще, будешь моим адъютантом, помощником, охраной все вместе, и всегда при мне».

И действительно, Брезик был везде и всюду. Знал, как Величко впервые встретился с Ланюрьеном, слышал, о чем Величко говорил, о чем спрашивал, в чем сомневался, даже о чем думал.

— Слушай, Брезик, они прибыли из Венгрии, спроси, как все это с ними было.

— Где, собственно, вы там были? — исполнил приказ Брезик.

— В Балатонбогларе и в других местах.

— Других? То есть?

— В лагере, работали. Кто где.

— Слушайте, но ведь в Балатонбогларе нет никаких казарм и лагерей.

— Вы там все знаете? — спрашивали теперь французы.

— Ну а как же, — твердо заявил Брезик, — от Секешфехервара туда рукой подать, а я там служил. В Богларе, насколько мне помнится, только хорошие винные погребки.

— И два отеля. Мы жили в них, — утверждали французы.