Направление — Прага

Этот вопрос несколько выводит пленного из равновесия. Он молчит, думает. Кепка внимательно наблюдает за ним, и ему кажется, что он затронул что-то важное. «Да, приятель, — думает он, — кабы знать, что ты за птица, тогда можно догадаться, чем ты здесь занимаешься».

— Я писатель.

Улыбка сползает с лица капитана.

— Писатель? — недоверчиво протягивает он и оглядывается на Горана. — Вот это номер, Лацо, ты слышишь? Выходит, ты взял в плен писателя. Что ты на это скажешь?

— А что тут скажешь? — Горан разочарованно разводит руками: кто мог знать, что такой чин окажется всего лишь писакой.

Капитан ловит себя на том, что невольно обращается к своим гимназическим познаниям в немецкой литературе, но имя Ганс Вайнер абсолютно ничего не говорит ему. «Осел, — тут же одергивает он себя, — когда ты заканчивал гимназию, эта звезда немецкой литературы был максимум в пятом классе».

— И что же вы написали?

— Точнее говоря, я бы только хотел написать.

— Так вы, собственно, собираете материал? — Кепка вглядывается в лицо майора, глаза его снова улыбаются.

— Писатель собирает материал постоянно, на каждом шагу, часто он подсознательно хранит в памяти увиденное, пережитое.

Внезапная мысль осеняет капитана:

— Для какой газеты вы пишете? Писатели ведь бывают военными корреспондентами.

Лицо майора выражает презрение.

— Я не был и не хочу быть военным или каким-либо другим корреспондентом. Кроме того, я ведь уже сказал, что не был на фронте, а информация о моих военных занятиях не представляет интереса.

— Ну а если она будет представлять интерес для нас? — Капитан переходит в лобовую атаку.

— Сомневаюсь. Послушайте, я не выдам никакой военной тайны, если признаюсь, что по желанию отца я получил образование архитектора, чтобы иметь, как выражался отец, верный кусок хлеба. В результате я попал в строительные войска и получил это звание. Я участвовал в сооружении Атлантического вала, который теперь уже взят, я строил кое-какие укрепления на Украине, которые теперь остались в тылу у русских…

— Видно, плохо строили, — ухмыльнулся Кепка.

— Возможно, — на удивление спокойно согласился майор.

— А что вы строите здесь, в Словакии, тоже какой-нибудь вал?

— Здесь я нахожусь на лечении.

— И что же вы лечите, разрешите спросить?

— Скорее вам бы следовало спросить, от чего я лечусь. — В глазах майора появилось какое-то странное веселье. — А я вам отвечу: в основном от иллюзий.

— Значит, от иллюзий, — с улыбкой повторил капитан. — Любопытно. А я-то думал, что на курорте лечатся после ранения. Или восстанавливают силы после лечения.

— И это тоже. Или вернее: это прежде всего. Как, например, в случае двух моих коллег, лейтенанта и старшего лейтенанта. Но существуют и исключения.

«А меня, любезный, прежде всего интересует твое исключение, — думает капитан Кепка, — в нем-то я и хотел бы разобраться». Но все дальнейшие вопросы не приближают его к цели ни на шаг. «То ли я такой неумелый, — сердится он в душе на самого себя, — то ли он такой хитрец; а может, мы имеем дело с какой-то своеобразной, довольно забавной, незначительной личностью, случайно попавшей к нам в руки, и звание майора ни на грош не увеличивает ее ценности».

— Ну, Лацо, что скажешь? — обращается он довольно растерянно к Горану, чувствуя, что топчется на месте. — Мне кажется, ничего больше из него не выжать.

Горан не совсем в этом уверен, хотя ему тоже ничего путного не приходит в голову. Все это время он внимательно следил за вопросами Кепки и соглашался с ними, они казались ему неглупыми, во всяком случае, ничего более умного ему самому не приходило в голову; при этом он не спускал с немца глаз, пытался найти щелку в его ответах, трещинку, в которую можно было бы вставить клин, — и тогда ударить… Невольно он сжал руки в кулаки. Ударить, выбить, выжать, выудить, выколотить из него. Им овладела бессильная злоба, но он тут же взял себя в руки. «Только этого не хватало, — с отвращением сказал он себе. — Не хватало потерять уважение к самому себе, уподобиться им. Бой есть бой, там действует правило: око за око, зуб за зуб или даже десять зубов за один — и это все нормально: чем больше ударов нанесет человек и чем они больнее, тем лучше. Но избивать беззащитного, отводить на нем душу, даже если это сукин сын и ничего иного не заслуживает, омерзительно, это не для меня».

— Я бы сначала взял в оборот тех двоих, а там посмотрим, — сказал он, подумав. — Потом можно снова взяться за него.

— Пожалуй, ты прав, — без особого энтузиазма согласился Кепка.