Направление — Прага

Горан наклоняет голову, отдергивает полог из брезента и спускается вниз по ступенькам. Подождав, чтобы глаза привыкли к темноте, он чиркает спичкой, зажигает керосиновую лампу на столе. Подходит к нарам и трогает капитана за плечо.

— Йожко, Йожко!

Капитан открывает глаза, смотрит на Горана, садится.

— Это ты? — Он откидывает одеяло, садится на нарах. — Ну что?

Горан садится рядом и описывает ему события вчерашнего вечера и сегодняшнего дня.

Капитан внимательно слушает, его усталое лицо оживляется.

— Дружище, вот это новости!

— С лесопилкой покончено, это дело ясное. А вот какой прок будет от этой троицы, особенно от майора, — это еще нужно посмотреть.

— Посмотрим, что за птица. Веди его сюда.

Горан вышел, а капитан Йозеф Кепка надел мундир и нахлобучил пилотку. Он вывернул побольше фитиль лампы, но тут же погасил ее, вспомнив, что на дворе уже день; откинул дверной полог, открыл ставень. В землянке сразу стало светло, солнечные лучи упали на узкую, грубо сколоченную столешницу, посаженную на четыре кола, вколоченных в землю, на нары по обе стороны от стола. Капитан сел на те из них, на которых недавно спал, и стал ждать. Вскоре вход потемнел, вошел вначале Горан, за ним дежурный втолкнул в землянку майора.

— Садитесь, — не вставая, предложил капитан Кепка майору и показал на противоположную лежанку. Он отлично говорил по-немецки, так как четыре года прослужил в Либерце и за это время перезнакомился не с одной девушкой-немкой.

Майор не стал садиться, но ему пришлось слегка согнуться в коленях — он был довольно высокого роста, и фуражка задевала жерди настила.

— Я протестую! — Он энергично поднял правую руку.

Капитан улыбнулся: в этом своем полуприседе немец выглядел довольно комично.

— Садитесь, так будет удобнее, — повторил он, продолжая улыбаться, — побеседуем.

Майор понял, чему улыбается Кепка, и сел, подавляя в себе злость.

— Я протестую самым решительным образом!

— Позвольте узнать: против чего?

— Против всего, — взорвался майор, — против нападения на коляску, против нашего похищения, против того, что нас так постыдно притащили в эти… в эти норы. Я категорически требую, чтобы нас немедленно отпустили!

Кепка глядел на него все с той же веселой улыбкой.

— Ты тоже садись, — сказал он Горану и подвинулся.

— Господин майор, вам следовало бы знать, что военнопленных или обменивают, или освобождают только по окончании войны, — обратился капитан к своему визави.

Немец нахмурил брови и наклонил голову, словно он плохо слышал.

— Я вас не понимаю, ведь мы не находимся в состоянии войны с вашей страной. Наоборот, мы с вами сотрудничаем. Доказательством может служить хотя бы то, что мы здесь находимся на лечении на вашем курорте. Я действительно вас не понимаю.

Капитан все еще улыбался. Вообще он охотно улыбался, как бы по привычке. Разобраться в шкале его улыбок умели лишь те, кто хорошо его знал.

— Ну-ну, вы же понимаете, я думаю, вы отлично понимаете, если же нет, то я постараюсь, чтобы вы поняли как можно быстрее. Вы находитесь на территории Чехословацкой республики, а это государство находится в состоянии войны с вами, как и наши союзники. Наши солдаты сражаются с вашей армией на востоке и на западе, а мы начали борьбу с вами и здесь, у себя дома. Ясно?

— Но ведь вы, вы не регулярная армия, вы… — Майор запнулся.

— …бандиты, — закончил вместо него Кепка. — Для вас мы бандиты. Но только у нас с вами разные словари. Мы партизаны, а вы для нас — оккупанты. Мы приняли такой способ борьбы, какой вы нам навязали.

— Повторяю, вы не имеете права…

— Имеем, имеем. И, кроме права, у нас есть сила. Короче, вы в наших руках. Будьте любезны принять это к сведению. Теперь можно и продолжать. Ваше имя?

— Это что, допрос? — вскинулся майор.

— Совершенно верно. И я бы вам посоветовал не молчать, а говорить правду, вам это пойдет только на пользу. Итак — имя!

Некоторое время майор упорно разглядывал свои руки, зажатые между колен. Затем поднял голову посмотрел в глаза Кепке.

— Ладно. Ганс Вайнер.

— На каком курорте вы лечитесь?

— В Корытнице.

— После какого ранения?

— Ранения? Почему ранения? Я ни разу не был на фронте.

— Странно.

— Что в этом странного?

— А то, — задумчиво сказал капитан, — что после пяти лет войны, после тотальной мобилизации, когда у вас призывают стариков и несовершеннолетних юнцов, мне это кажется странным, а вам нет.

— Не каждый может служить на фронте.

— Не может или не хочет, — утвердительно кивает Кепка. — Например, большие шишки или специалисты. — Но тут же до него доходит, что этого не следовало говорить вслух, и он поспешно задает следующий вопрос: — Сколько вам лет?

— Двадцать восемь.

«Ну что ж, я не очень промахнулся, когда дал ему лет тридцать», — думает Горан.

— Двадцать восемь — и уже майор? — искренне удивляется Кепка. — Не слишком ли рано?

— Смотря для кого, — отрезал немец.

— Видно, у вас влиятельные дядюшки, — поддевает его Кепка.

Майор отвечает пренебрежительной улыбкой.

— Чем вы занимались на гражданке? Или, может, вы профессиональный военный?