Наполеон

В десять часов вечера Наполеон и Коленкур сели в дормез, и экипаж тронулся. Наполеона сопровождали несколько человек и эскорт. В Вильно Коленкур купил сапоги на меховой подкладке для участников путешествия. Неаполитанцы — члены эскорта — отморозили себе руки и ноги.

Во время переезда от Вильно до Ковно термометр показывал больше двадцати градусов мороза. Наполеон мерз и жаловался на холод, хотя был в шубе, закутан в шерстяные шарфы, обут в сапоги на меховой подкладке и дополнительно утеплял ноги. Коленкур укрыл его половиной своей медвежьей шубы. Когда приехали в Ковно, Наполеон стучал зубами.

Путешественники достигли территории герцогства Варшавского, и у императора поднялось настроение. Он был весел и говорил об армии и о Париже. Наполеон не сомневался, что армия останется в Вильно. Он думал, что все европейские правительства в высшей степени заинтересованы в том, чтобы не пустить казаков в пределы своих государств.

Коленкур ответил Наполеону, что правительства боятся всемирной монархии. Он откровенно сказал о ненависти немцев к императору французов, о тяжком налоговом бремени и военном режиме.

Наполеон слегка трепал собеседника по щеке или по затылку, поскольку уши Коленкура были спрятаны под шапкой. Он не соглашался с тем, что его политический режим очень тяжелый. Что касается ограничений торговли, то мир с Англией положит им конец. Нужно терпеливо подождать два года, и английское правительство падет. Наполеон принудит его заключить мир, соответствующий торговым интересам народов.

Император рассуждал так, будто не было катастрофы в России и не нужно менять планы и оценки. Он продолжал настаивать на том, что континентальная система представляла собой великий замысел в интересах всей Европы и именно она способствовала процветанию промышленности во Франции и в Германии. Наполеон был против уступок Англии, но лишь за усиление мер против нее. Он сказал, что ничего не предпринял бы за пределами Франции, если бы Англия не нарушила Амьенского договора и если бы она заключила мир после Аустерлица и Тильзита. Наполеон обвинял Англию в эгоизме, в злоупотреблении силой и могуществом. Он говорил, что лондонские торгаши ради своих спекуляций готовы пожертвовать всеми европейскими государствами и даже всем миром; Англия хочет удержать в своих руках монополию, и ей нужен колоссальный торговый оборот, чтобы оплачивать таможенными доходами проценты по ее государственному долгу. Наполеон ругал «лондонских торгашей», но закончил мысль тем, что сам готов участвовать в сделке: оказывается, он присоединял новые территории к своей империи для того, чтобы использовать их в качестве залога и как предмет торга с Англией. Но если Франция несла народам добро, а Англия зло, то окончательная победа добра над злом не могла быть результатом сделки!

Что касается колоний, то император ясно видел будущее: «Все колонии, — говорил он, — последуют примеру Соединенных Штатов. Утомительно ожидать приказаний из метрополии, находящейся на расстоянии двух тысяч лье, и повиноваться правительству, которое кажется иностранным, ибо оно находится далеко и неминуемо подчиняет ваши интересы местным интересам, так как оно не может пожертвовать ими ради вас. Как только колонии чувствуют себя достаточно сильными, чтобы сопротивляться, они хотят сбросить с себя иго своих основателей. Родина — там, где люди живут: вы быстро забываете, что вы или ваш отец родились под другим небом. Честолюбие довершает то, что начал делать интерес; хотят быть кое-чем у себя дома, и ярмо вскоре оказывается сброшенным»^{151}.

В Пултуске Наполеон и Коленкур остановились на почтовой станции. Пока перепрягали лошадей, замерзший император зашел к смотрителю. Хозяина не было дома, а хозяйка по просьбе путешественников готовила кофе. Маленькая служанка-полька раздувала огонь. Наполеон спросил ее, какое жалованье она получает. Услышав ответ, он посчитал, что этих денег едва хватит на грубую одежду. Император велел Коленкуру дать ей несколько наполеондоров на приданое. Девушка не верила своим глазам, когда получила деньги.

«Мне не терпится, Коленкур, — сказал император, — дожить до всеобщего мира, чтобы отдохнуть и иметь возможность делать добро. Каждый год мы будем тогда путешествовать по Франции в течение четырех месяцев. Я буду ехать на своих лошадях и проезжать ежедневно небольшое расстояние. Я загляну внутрь хижин нашей прекрасной Франции. Я хочу посетить департаменты, которым недостает путей сообщения, хочу строить каналы, дороги, оказывать поддержку торговле и поощрять промышленность. Во Франции предстоит бесконечно много дела: есть департаменты, где впервые надо создать все. Я уже много занимался вопросом о разных улучшениях, и по моему распоряжению министерство внутренних дел собрало наиболее существенные данные на этот счет. Через десять лет меня будут благословлять столь же горячо, как теперь меня, быть может, ненавидят»^{152}.