Нана и Мохан. После сумерек богов (СИ)

— Да, это так, но тогда я жалела её, как жертву обстоятельств, я сочувствовала ей, оплакивала её горькую судьбу, но кто бы мог подумать, что она не стоила сочувствия, что она станет сильнее нас и всех погубит!

— Тогда это было лицемерие, а не сочувствие. Ведь это нетрудно: пожалеть пострадавшего, когда это ничего не стоит. А тут вдруг страдалец набирает силу и мстит обидчикам, поди тогда его пожалей! Но скажи, Нана, по совести, разве Метида не имела право на месть? Зевс совершил преступление, а вы промолчали. Разве вы не были соучастниками, зная и ничего не делая во имя справедливости?

— Олимпийцы — да. А за что пострадали месопотамские боги? И боги ещё некоторых пантеонов, которых Невидимка и Метида спихнули в Тартар?

— Тут уже было на войне, как на войне. Олимпийцы могли попросить помощи у месопотамского пантеона, который возглавлял их прародитель. Бог Уран-Ану мог прийти на помощь Зевсу. А значит, надо было устранять и месопотамский пантеон одновременно с олимпийским, застав всех врасплох, предварительно переманив на свою сторону их небесное войско. Тут можно понять военный ход Метиды и её сына.

— Допустим. Допустим, Метида имела на это право: всех нас наказать. Зевс её предал, мы промолчали. Но почему я должна ей верить, что она и сейчас не помышляет о продолжении мести и быть спокойной, зная, что отец на её территории?

— Даже если и помышляет, она бессильна. Ни Власти, ни Силы уже не подчиняются ей. Так сказал Уран-Ану. Он — хозяин неба и знает, что происходит в его сфере. Метида потеряла всё и хочет помириться хоть с кем-нибудь, на кого не в такой обиде, как на Зевса. Почему бы не воспользоваться услугами бывшего врага? Ты-то знаешь, что бывший враг может стать другом, вспомни своё примирение с твоей подземной сестрой.

— Ну, не знаю, — выражение лица Наны сделалось кислым, — мне нужно время, чтобы хоть как-то переварить эту информацию. Тут всё посложнее, чем с Кигаль!

Она поставила локти на резную перегородку вимана и опустила лицо вниз, чтобы посмотреть на океанские волны и с удивлением увидела, что летит уже не над водой, а над пожухлыми бороздами полей, припорошённых снегом.

— Ого! — усмехнулась она. — Ты опять принял решение, которое для меня совершенный сюрприз.

— Сюрпризы исчезнут, моя милочка, когда ты хорошо узнаешь меня и начнёшь мыслить со мной в унисон, — Мохан обнял её за талию.

— Тебе настолько надоел вид океана, что ты решил поменять его на это… Так скажем, это не очень романтично.

— Да, я уже говорил, что за всю эпоху сценария судьбы океан примелькался мне, но то, что я передвинул виман на пяток километров от него, имеет другую причину. Я подумал, что упрямец Океан наверняка-таки выберется из своего уютного укрытия на поверхность, начнёт кликать Прометея, чтобы научить его своим понятиям о правильных поступках, не исключено, что тот явится на зов и не один. А мы ещё не готовы к встрече с Прометеем и его подчинёнными, правда, любимая?

— Согласна. Но этот вид сверху…

— Что тебя не устраивает? Недавно ты с таким удовольствием рассматривала небоскрёбы и рассуждала, сколько адептов можно было бы поселить в них, набив их туда, как сельдь в бочку. А теперь посмотри на эти поля, подумай, сколько с них собрано злаковых и картофеля и как этим всем можно было бы накормить наших адептов, от которых мы будем ждать обогащения нас энергией. Правда, приятно об этом думать?

— О том, как смертные будут уписывать картошку и изделия из злаков? — засмеялась Нана.

— О том, что сытый адепт будет иметь сил для служения богам.

— Пока собранным урожаем пользуются дармоеды.

— Но мы и не думаем с этим смиряться.

— Мохан, ты убедил меня. Мне уже приятно смотреть на эту рыжую землю, покрытую снежком. Но мы же не будем слишком уж баловать адептов деликатесами? Иначе они обожрут нас, на них не напасёшься! Простой пищи вполне достаточно для утоления голода. А то балованным адептам будут мешать бить нам поклоны их толстые животы!

Нана и Мохан громко рассмеялись и губы их сомкнулись в жарком поцелуе.

Затем они снова засмотрелись на пейзаж внизу, который уже сменился лиственным лесом — преимущественно, это были голые берёзы.

— А ты заметил, как прекрасен Океан? — проговорила Нана. — Смертные считают его стариком, потому что кто-то из них видел его только издалека и по седым волосам определил, что у него облик старца. Но если бы видели вблизи его молодого, с совершенными чертами лица!

— Нана, ты опять хвалишь другого мужчину в присутствии мужа! И что же теперь делать: отшлёпать тебя или мне также похвалить красоту другой женщины?

— Ну, что ты, красота Океана — моё творения. Я же говорила, что это я работала над его внешностью. Почему я не могу хвалить собственную работу?

— Кое-кто в свои творения даже влюблялся. Не в вашей ли вселенной это было, когда некий скульптор влюбился в статую, что вытесал сам и не Афродита ли оживила её ради своего преданного адепта?

— Да, такое было, но я сама никогда не влюблялась в тех, кому дарила красоту!

— И тем не менее, ты восхитилась внешностью мужчины в моём присутствии. Так что мне теперь делать?