Нам идти дальше

Вспоминали Сибирь, Питер 1895 года, «Союз борьбы», но больше всего говорили о сегодняшнем, и не только о политике, а и о театральных новостях, о вышедших недавно произведениях литературы, о том, чем дышат и живут нынче в России.

Вера Ивановна сидела за столом рядом с Надеждой Константиновной довольная, счастливая, какой давно не была. Она глаз не сводила с Глеба и его жены, слушала их рассказы с величайшим вниманием и порой взволнованно роняла:

— Радостно… Радостно…

Говорили о новой постановке в Московском Художественном «Трех сестер» Чехова, и тут Владимир Ильич рассказал, как он ходил с беднягой Лалаянцем в театр и как хорошо играли в тот вечер. То было года полтора назад, а Лалаянц все еще в тюрьме.

Мартов, усмехаясь, сказал из угла, где он просматривал за ломберным столиком привезенные Глебом русские газеты:

— Жаль беднягу, хоть он и увидел горизонт.

Владимир Ильич шутливо погрозил Мартову кулаком, и Глеб обратил на это внимание.

Кроме газет, Глеб привез с собой еще один из последних номеров журнала «Жизнь» с новой «Песней о Буревестнике» Максима Горького. Журнал переходил из рук в руки.

Владимир Ильич был в этот день в приподнятом настроении, и когда очередь дошла до него и он получил в свои руки журнал, то начал читать вслух:

— «Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный».

Все приумолкли.

Владимир Ильич редко вслух и при публике декламировал стихи, хотя любил их и охотно слушал, когда читали другие.

Одной рукой он держал журнал, а другой по ходу чтения как бы показывал ширь седой равнины моря, движение нависших над нею туч и стремительный полет буревестника.

Жесты были сдержанные, слова звучали негромко.

— «То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и — тучи слышат радость в смелом крике птицы. В этом крике — жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике».

Тут вдруг и сам Владимир Ильич замолк. Видно было, как он с молниеносной быстротой пробегает глазами оставшиеся строчки.

Дочитал. И проговорил тихо, радостно:

— Реет, реет буревестник.

Потом, все еще взволнованный, Владимир Ильич расспрашивал Глеба об одном событии, случившемся весной в Нижнем Новгороде. Все, что происходило на Волге, живо интересовало Владимира Ильича.

— Как же, знаю! — говорил Глеб. — Вы имеете в виду нашумевшее собрание во всесословном клубе, где выступал Максим Горький? Да, было весьма показательное собрание, и наш писатель вел себя там великолепно. Он наш, наш! — убежденно говорил Глеб. — И знаете, он вырастает в большого общественного деятеля. Я в Самаре слышал, что и он очень заинтересован «Искрой».

— Чудесно! — радовался Владимир Ильич.

Когда Глебу сообщили, что даже граф Толстой проявил интерес к искровской литературе, он восторженно воскликнул:

— И понятно! Написано же в передовице первого номера «Искры», что к нашему берегу неизбежно потянется все живое и честное, что есть в России!

Сидевшие за столом улыбались. Все знали, как далек Лев Толстой от идей «Искры», но было приятно сознавать, что и гениальный старец не прошел мимо новых веяний, которыми живет революционная Русь.

И представляли себе, как острым взглядом из-под густых седых бровей великий сердцевед и обличитель социальной неправды скользит по тонким страницам запретной «Искры».

11

Платил по счету за обед в «Европейском дворе» Потресов. Владимир Ильич протестовал, старался уговорить кельнера получить с него эти деньги.

— Но я ведь богаче, — смеялся Александр Николаевич. — Дайте и мне хоть чем-нибудь быть более полезным «Искре»!

— А у нас тут сейчас дело частное. Обед!

Пора было расходиться, а никто не спешил. За Глеба взялся теперь Мартов, они давно знали друг друга, когда-то вместе в ссылку ехали — в одном арестантском вагоне. Надежда Константиновна, Засулич и Зинаида Павловна уселись в кружок на балконе, выходившем во двор, подышать свежим воздухом ясного осеннего вечера. А Владимир Ильич и Потресов спустились в общий зал — оба захотели послушать музыку. Сонату Бетховена уже кончили, и теперь по дымному залу кафе плыли величавые звуки фуги Баха.

— Скажите, Юлий Осипович, — спросил Глеб у Мартова, — о каком горизонте вы упомянули, когда здесь было названо имя Лалаянца?

Юлий Осипович, смеясь, рассказал все то, что знал со слов Владимира Ильича о екатеринославце, и объяснил, что именно подразумевалось под шуткой о найденном горизонте.

Женщины на балконе стали прислушиваться к разговору Кржижановского и Мартова.

— Ну, заладили, — поморщилась Вера Ивановна. — Горизонт, горизонт. А тут все просто: исходя из общей теории, подсказан правильный ориентир в практике. А горизонт нам всем открыл Маркс.

Глеб Максимилианович услышал эти слова.

— Конечно, — согласился Глеб. — Но все мы должны признать, что многим и многим обязаны именно Владимиру Ильичу. Новый горизонт открылся нам всем благодаря ему.

Мартов подумал и кивнул:

— Да, это надо признать. Мне сам по себе нравится образ: найденный горизонт. Глубоко по содержанию и поэтично, хотя и не совсем понятно.