Нам идти дальше

Но о том, что произошло затем с Калмыковой, в мюнхенской колонии «Искры» знали мало. Приехав, Надежда Константиновна смогла сообщить встревоженной Засулич лишь то, что, будучи в Питере, слышала: у Тетки неприятности, правительственные власти озлоблены ее вмешательством в события у Казанского собора.

Елизавета Васильевна привезла кое-что новое, но это тоже были лишь слухи.

— Преследуют очень Александру Михайловну, — рассказывала она за обедом. — Таскают на допросы и грозят даже ссылкой. Так говорят в Питере, и большинство ей сочувствует.

— Еще бы! — подхватил Владимир Ильич. — Человек она прекрасный, и ее помощь нам мы всегда будем ценить. На ее деньги построилась «Искра». Чем мы могли бы ей помочь?

— Ходит слух, — продолжала Елизавета Васильевна, — что Калмыковой придется закрыть свой книжный склад и уехать за границу.

— Вот хорошо! — обрадовалась Засулич. — Я напишу ей, чтоб приехала к нам!

Мартов нашел, что это невозможно. Он немного знал Тетку, когда работал в питерском «Союзе борьбы», и тоже отозвался о ней с похвалой, но нашел, что такой видной и хорошо известной в Германии женщине нельзя поселяться в Мюнхене. Это сразу привлечет внимание немецкой полиции к «Искре» и кончится провалом для всех.

Владимир Ильич одобрил:

— Правильно, Юлий.

Веру Ивановну постарались успокоить. Не из слабых Тетка, постоит за себя. У нее в верхах большие связи, найдет выход.

Потом говорили о предстоящих в России новых волнениях, когда подойдет праздник 1 Мая. Опять будут демонстрации, схватки с полицией, забастовки.

В адрес мюнхенской части редакции недавно поступило от Плеханова письмо, вызвавшее споры. В Мюнхене побывала агент «Искры» Захарова, с ней в Россию отправили заранее заготовленные первомайские листовки. Плеханов в своем письме написал, что «на улицу звать рабочих не следует. Правительство приготовится к бойне, прольется кровь».

Сейчас об этом письме снова зашла речь. Вера Ивановна поддерживала Георгия Валентиновича, Владимир Ильич возражал ей, доказывал, что тут речь идет о вере рабочего класса в свои силы, а это важнейший вопрос будущей революции.

— Вера Ивановна! — вмешался Мартов. — Вам ли отстаивать благопристойную умеренность? Не вы ли одна из первых подняли оружие против насилия, за поруганную человеческую личность? Так встряхнитесь же, вспомните, кем вы были и кем стали? О Вера! О Ивановна! Скорее же порвите путы, восстаньте против тех, кто принудил вас к героизму раба. Долой патрициев! Долой авторитеты! За полную свободу индивидуума, за неограниченное волеизъявление личности и ее права — вот чему мы должны служить!

Это была целая программа вольности, панегирик свободной индивидуальности. Всем показалось, что Юлий Осипович, хотя и шутит, слишком уж горячо и необдуманно свергает авторитеты и поет хвалу индивидуалистическому раскрепощению воли.

— Это уж слишком, Юлий, — заметил Владимир Ильич. — Ты тащишь Веру Ивановну из огня в полымя. Вот приедет Георгий Валентинович, покажем ему нашу почту из России, поделимся нашими новостями, и он, надеюсь, не станет настаивать на своей точке зрения. Как вы думаете, Вера Ивановна?

— Не знаю, — отозвалась она хмуро. — Мне за него отвечать трудно. А вы, Юлий Осипович, иногда начинаете так радикально философствовать, что прежде всего становитесь ниспровергателем собственного авторитета.

Елизавете Васильевне надо было дать отдохнуть, и сразу после обеда Засулич и Мартов собрались и ушли.

На улице Мартов говорил Вере Ивановне:

— Что день грядущий нам готовит — вот вопрос.

— Бросьте гадать на кофейной гуще, — невесело отозвалась Засулич. — Хорошего не ждите, во всяком случае. Я уже двадцать лет живу ожиданием. Идемте в кафе, мне не хочется домой. Скорее бы Жорж приехал. Знаете, — вдруг оживилась Вера Ивановна, — он будет доволен, я думаю. Все-таки «Искра» делает доброе дело!

— Наша «Искра» — герой дня, — сказал с гордостью Юлий Осипович и поправил спадающее с тонкого носа пенсне. — И вообще все хорошо, только я вот все худею и худею. Даже пенсне не держится. Ну, да что о себе думать? Мы люди преходящие. Навоз истории.

О себе, как об одном из тех, кто призван на свет лишь служить «навозом» истории, он говорил с иронией часто. И худ он был действительно очень. Казалось, в чем только душа держится. Аппетит у него был плохой, и, сидя с Верой Ивановной в кафе, он ничего не ел, только потягивал пиво и рассуждал на разные темы, нередко заставляя Веру Ивановну то возмущаться, то хохотать.

15

Просмотр почты и ответы на письма из России отнимали много времени, но не было у Владимира Ильича более приятного и любимого дела. Письма он по нескольку раз перечитывал. Подолгу обдумывал. Иногда ночью проснется, зажжет свет, возьмет письмо и снова читает.