Кафе «Ландольт» на улице Ля Каруж было любимым местом сборищ русских политических эмигрантов.
Скоро Владимир Ильич уже сидел там за столиком и радушно беседовал с человеком, которого и сам давно хотел видеть.
— Так вот вы какой? — говорил Владимиру Ильичу этот человек. — Читая ваши труды и слыша о вас, я думал, что вы старше.
— А вы думаете, сколько мне лет? — спрашивал Владимир Ильич, смеясь и приглядываясь к свежему, мужественному лицу собеседника. — Мне уже тридцать!
— А мне двадцать семь! Тоже не шутка!
Это был Николай Бауман — рослый, белокурый, сероглазый, с небольшой горбинкой на носу и рубцом между бровями. Тот самый энергичный, напористый, смелый Бауман из Казани, о нем Владимир Ильич много слышал еще в ссылке. Было приятно беседовать с ним.
— Здесь у нас дня нет без драки, — рассказывал Николай Эрнестович, — а я скучаю. Не влечет в эти эмигрантские склоки.
Так уж получилось, что до Женевы они не встречались, хотя, конечно, знали друг о друге. Владимир Ильич уже сидел в тюрьме по делу «Союза борьбы», когда в Питере появился двадцатитрехлетний социал-демократ Николай Бауман, недавно окончивший Казанский ветеринарный институт. Девизом Николая было: «Единственно достойный идеал человека — это служить обездоленному народу».
Рано уйдя из дому с родительским проклятьем за связь с «крамолой», Николай вступает на путь профессионала-революционера. Охранка сразу почуяла опасного противника в Баумане. Его схватили и бросили в казематы Петропавловской крепости, а затем — в ссылку под Вятку. Два года ссылки Николай отбыл и бежал за границу. С тех пор он тут, в Женеве. А жил по-прежнему Россией. Хоть завтра пошли его туда с самым опасным поручением — поедет.
— Я слышал, слышал о вашем плане, — говорил он, радостно улыбаясь Владимиру Ильичу. — Мне рассказывали и Аксельрод, и Засулич, и Потресов. Вчера вечером сюда заходил Плеханов и тоже кое-что сообщил… Говорили о вас… В общем, были обычные разговоры. А как вас Аксельрод встретил? Поддержал?
«Ландольт» еще пустовал. Было душно, в раскрытые окна несло с улицы солнечным жаром.
Бауман чего-то недоговаривал. Речь его была сбивчива. Он без всякой видимой причины вдруг краснел, тер пятерней бородку. Свою кружку с пивом минутами сжимал обеими руками так, что казалось, она лопнет. Допив кружку до дна, он с сильным стуком поставил ее на столик.
— А Потресов вам ничего не писал? — спрашивал он, и в его голосе явно слышалось что-то беспокойное. Вдруг, словно споря с кем-то, Бауман воскликнул: — Велико-; лепное дело вы начали! Прекрасное! Мы накануне велю кой эпохи бурь! И правильно, что вы зовете к действиям, чтобы к чертям опрокинуть все гнилое, отжившее. С нашим рабочим классом все сделаешь — вот что есть истинное «кредо» марксиста!
Он поддержал план Владимира Ильича целиком. Об «Искре» говорил с жаром, с романтической увлеченностью, и глаза его блестели азартным огоньком, когда он расписывал, как по выходе первого номера достанет чемодан с двойным дном, набьет туда полно газет и, раздобыв какой-нибудь «чистый» паспорт, повезет «Искру» в Россию.
— Скорее только давайте ее, — с горячностью говорил Бауман и требовал от Владимира Ильича обещаний, что из тиража первого же номера «Искры», как только газета выйдет из машины, ему дадут хотя бы двести экземпляров.
— Двести, пожалуй, многовато, в чемодан не влезет, — смеялся Владимир Ильич. — Штук сто войдет.
Он смотрел на раскрасневшееся лицо Баумана и думал о том, что ведь такому человеку можно доверить куда более важное дело, чем доставку двух чемоданов в Россию. Владимир Ильич чуял в Баумане задатки хорошего организатора. Такому можно поручить, скажем, снабжение подпольной литературой ряда искровских групп в России, а центром его обитания сделать Москву. В голове Владимира Ильича созрел план, который он тут же изложил Бауману.
Минуту спустя оба жали друг другу руки. Бауман ответил Владимиру Ильичу почти теми же словами, как Бабушкин: дайте «Искру», а мы пожар раздуем. Николай Эрнестович добавил еще:
— Берусь снабжать «Искрой» всю Россию!
Это было, конечно, самонадеянно, да и сам Николай Эрнестович понимал: просто шутил.
Плеханов жил недалеко от кафе. Бауман предупредил Владимира Ильича, что Георгий Валентинович встает не рано, потому что страдает бессонницей.
— У вас еще добрых два часа свободного времени, — сказал Бауман. — Поедемте на озеро, а? Что тут сидеть в духоте?
— Да, — согласился Владимир Ильич, — тут сидеть нечего. Я не люблю эти эмигрантские гнезда.
На пристани они взяли напрокат легкую весельную лодку и пустились подальше от берега. Бауман греб, Владимир Ильич сидел на руле.