Найди меня

– Ну, ты накормила меня рыбой и грецкими орехами и любишь статуи, так что я покажу тебе барельеф, красивее которого ты в жизни не увидишь. На нем изображен Антиной, возлюбленный императора Адриана. Потом я покажу тебе свою любимую статую – Аполлона, убивающего ящерицу, – которую приписывают Праксителю, возможно, величайшему скульптору всех времен.

– А как же кофе?

– У нас полно времени.

Зазвонил мой телефон. Мы сможем сейчас же подъехать на виллу? На посещение будет не больше часа, потому что смотрителю нужно уйти пораньше.

– Сегодня же пятница, – пояснил мой друг.

Мы сели в такси, стоявшее возле моста, и через несколько секунд уже мчались на виллу. В машине Миранда повернулась ко мне.

– Почему ты это делаешь?

– Так я показываю, как рад, что тебя послушался.

– Несмотря на то что все время ворчишь?

– Несмотря на то что все время ворчу.

Она ничего больше не сказала и, недолго поглядев в окошко, снова повернулась ко мне.

– Ты меня удивляешь.

– Почему?

– Я не ожидала, что ты из тех, кто поступает импульсивно, перескакивая с одного на другое.

– Почему?

– Потому что ты такой вдумчивый, успокаивающий, уравновешенный.

– Хочешь сказать – скучный?

– Вовсе нет. Возможно, люди тебе доверяют и открываются именно потому, что им нравится то, какими они становятся рядом с тобой, – как я сейчас в этом такси.

Я взял ее за руку, потом отпустил.

Меньше чем через двадцать минут мы оказались на месте. Смотрителя предупредили о нашем приезде; он ждал нас за воротами, сложив руки на груди, и выглядел властно и едва ли не враждебно. Потом он узнал меня, и его отношение, поначалу недоверчивое, сменилось сдержанным уважением. Мы зашли на саму виллу, поднялись наверх и, миновав вереницу залов, оказались перед статуей Аполлона.

– Это Аполлон Сауроктон, убивающий ящерицу. Мы пройдем по галерее и, если останется время, посмотрим этрусские экспонаты, – объяснил смотритель.

Миранда оглядела статую и сказала, что, кажется, видела ее копию. После мы пронеслись по остальным залам и оказались перед Антиноем. Она была поражена красотой барельефа.

– Это потрясающе.

– А я что говорил?

– Sono senza parole, у меня нет слов, – сказала она.

Я и сам лишился дара речи. Миранда обняла меня за талию, немного постояла перед барельефом, погладила меня по спине. Потом мы друг от друга отстранились.

Чуть погодя я повернулся к ней, показал небольшой бюст горбуна и прошептал на ухо, что попытаюсь отвлечь смотрителя и тогда она сможет украдкой сделать несколько фотографий, поскольку фотографировать здесь запрещено. Я помнил, что смотритель как-то рассказывал мне о своей больной матери, а потому отвел его в сторонку и спросил, как она перенесла операцию. Вопрос предполагал delicatezza, деликатность, и я задал его вполголоса, якобы чтобы Миранда не услышала. Он оценил мое стремление не привлекать к себе внимания и объяснил, что purtroppo era mancata, к сожалению, ее больше нет. Я выразил ему соболезнования и, чтобы он еще немного постоял спиной к Миранде, рассказал, что моя мать тоже умерла.

– Да, мама у каждого одна, – вздохнул он.

Мы оба кивнули, сочувствуя друг другу.

Вскоре мы вернулись к Сауроктону, желая взглянуть на него в последний раз, и я объяснил Миранде, что такая же статуя находится в Лувре и в Музеях Ватикана, но только эта статуя и статуя в Кливленде сделаны из бронзы.

– И эта не в натуральную величину, – добавил смотритель. – Мне говорили, что кливлендская красивее.

– Так оно и есть, – подтвердил я.

Затем он настоятельно посоветовал нам пройтись по итальянскому саду, который вел в другую галерею, полную статуй. В саду мы обернулись посмотреть на фасад и великолепную аркаду большого неоклассического палаццо, который когда-то считался самым красивым зданием своего времени.

– Видимо, времени на этрусские экспонаты у нас не останется, – заметил он, – но, может быть, in compenso, в качестве компенсации, синьорина пожелает сделать несколько фотографий этих статуй, учитывая, – добавил он с озорной, самодовольной улыбкой, – что ей нравится фотографировать.

Мы втроем обменялись улыбками. Он провел нас по саду, указав на семь сосен – по его словам, самых старых в Риме, – и нажал на кнопку, которая открывала автоматические ворота; пожилой джентльмен, стоявший на тротуаре, уставился на нас и, не сдержавшись, сказал смотрителю:

– Семь поколений моей семьи прожили в Риме, но никому из нас не удалось попасть на эту виллу.

Смотритель снова принял властный вид и объяснил, что сюда vietato, запрещено, кого-либо пускать. Ворота за нами закрылись.

Миранда сказала, что, прежде чем ловить такси, хочет еще сфотографировать меня у ворот.

– Зачем? – спросил я.

– Просто так.

Потом, заметив, что я хмурюсь, она сказала:

– Перестань хмуриться! – А на мою улыбку фыркнула: – И, пожалуйста, не надо фальшивой голливудской улыбки! – Она сделала несколько снимков. Но осталась недовольна. – Что ты хмуришься?

Я сказал, что не знаю. Но я знал.