Наглое игнорирование

Начштаба кивнул. Черт этих германцев поймет, вроде как у них должен быть во всем полный порядок, просто даже положено им, а уже сколько раз в итоге из-за строгого соблюдения орднунга немцами получался такой хаос, что не разберешься с трезвой головы. Так и этот гражданский – а бегал с винтовкой. Даже без фольксштурмовской повязки. И поди пойми, кто он таков, если сами немцы делили свой фольксштурм на четыре категории – от тех, кто жил в казармах, до тех, кто физически по состоянию здоровья служить не мог, но воевать был обязан. Инвалиды это, что ли?

Вернулись санитары.

— С десяток баб и старух, товарищ капитан! Без толку, слабосильные и маломощные. А шпиль ихней церквы на улицу упал – вся мостовая в горелой жести и углях – доложил тот, что побойчее.

Капитан кивнул старшине. Тот понял, повел ребят грузить своих сослуживцев.

Берестов прошелся вдоль берега. Его внимание привлек легковой автомобиль, который завяз в топком берегу куда раньше, чем грузовики. Элегантный, серый, никелированные детали сквозь пыль поблескивают, совершенно целый с виду, только дверцы нараспашку.

— Можно ехать, тащ капитан! — доложил Волков.

— Фосьмем? — кивнул на легковушку начштаба.

— Мигом! — с лету подхватил сообразительный старшина.

Получилось не совсем мигом, пришлось повозиться, копать и подкладывать доски и ветки с тряпками под колеса, пока с чавканьем грязюка не отдала свою добычу. Взяли на буксир, вести вызвался старшина, Берестов разрешил. Стрелял он лучше, чем его бывший помкомвзвода, а водил как раз хуже.

Обратно ехали не торопясь, аккуратно, словно лежащим в кузове было не все равно. В голову поневоле лезли всякие нехорошие мысли о том, что и могилу-то на войне не каждому суждено получить. Кому достается прямое попадание, после которого только ошметья одежки и клочья мяса расшвырянные остаются, кого-то заваливает в окопе или в блиндаже, кто тонет в болотах и реках, а военное снаряжение, навьюченное на солдата и всплыть телу не даст, а этим ребятам досталось осыпью кирпича в метра два слоем и поди, откопай их… А сколько осталось валяться в непроходимых дрищах, куда загоняла война целые соединения и куда теперь люди и через десять лет носа не сунут, и просто в полях и лесах масса погибших осталась, когда фронты двигались туда-сюда на десятки километров. И некому и некогда было вести списки, когда писаря с хлебопеками в атаку бегут – не до канцелярии.

Да и тем, кто не остался брошен так, тоже еще в памяти остаться непросто – и писарь фамилию может исказить, описаться, например, да и штаб может быть накрыт со всеми своими ящиками и сейфами, артобстрелом или бомбежкой, вон немецких бумаг сколько по дорогам валяется, точно как у нас было в начале войны. И, как зубная боль – воспоминания о тех, кого оставил тогда, в начале…

Похоронили своих хоть и скромно – без гробов, но с салютом и венки сделали девчатки из цветущих веток. Большое кладбище осталось у медсанбата в этот раз. Много похоронок пришлось писать, а это занятие – тягостное. Войны конец уже виден отчетливо, дома надеются, что боец вот-вот вернется – а тут вдруг – похоронка.

Легковушка оказалась исправной, чешской "Шкодой" довоенного выпуска – с правым рулем. Все сильно удивились, что чехи до Гитлера так в рот англичанам смотрели, что только у них, да у англов правые рули были во всей Европе. Но аккуратная, удобная и сразу приглянувшаяся командиру медсанбата, ему ее и подарили, чем сдержанный майор был очевидно тронут.

Правда Берестов сразу же выразил сомнение в том, что такую игрушку не отберет сразу первое попавшееся начальство. Сейчас, в конце войны, всякого начальства стало внезапно много – из Москвы катили всякие инструктора, комиссии, проверяющие и прочая тыловая сволочь, старательно подбиравшее тут что поценнее, диву давался капитан, глядя как жадно гребут под себя все эти чинодралы. И в первую голову интересовали прикативших на все готовое – именно легковушки пошикарнее.

Майор Быстров вынужден был согласиться – и, скрепя сердце, дал карт-бланш на маскировочные мероприятия. И не узнал машину – ее перекрасили в какой-то грязный серо-зеленый цвет, да еще так ловко, что создавалось впечатление, будто она вся помятая (имелся среди знакомых у Берестова и такой художник, который умел из подсобных материалов делать первоклассные иллюзии и прославился еще в 43 году, когда обычной угольной пылью на аэродромном взлетном поле нарисовал нечто, что немецкие воздушные разведчики на фотосъемке с высоты увидели как явные воронки, после чего аэродром не бомбили – взлетная-то полоса совсем разворочена!)