— Ник, а помнишь ту девушку, которую ты собирался отпугнуть с моей помощью? — вместо ответа он кивает, по-прежнему продолжая таращиться на занятого банными процедурами Панка.
— Я собирался ее отшить, — с неохотой говорит он.
— Она тебе не нравится?
Никита переводит на меня полный недовольства взгляд и сухо пожимает плечами.
— Ничуть. Что это ты решила задавать мне странные вопросы?
— Не знаю… В голове полный вакуум, — мы смеемся, и я добавляю зачем-то, совершенно не планируя говорить ничего подобного еще секунду назад. — Прости, боюсь, я все тебе испортила, — он смотрит с недоумением, и мне приходится объяснить. — Я рассказала ее брату о том, что это была просто жалкая постановка.
— Блин, ну Фима! — Ник стонет разочарованно, выпуская в воздух струйку сизого дыма. — Это жестоко! Ты бросила быку красную тряпку. Мне что теперь, в монастырь уйти, чтобы эта детка наконец-то от меня отцепилась?
— Она такая настойчивая? — я невольно вспоминаю ее брата, который действует на меня почти так же, как красная тряпка на упомянутого Ником быка, и с трудом заставляю себя не трогать телефон. Без лишних проверок знаю точно, что на нем нет никаких пропущенных звонков. В самом деле, мне было бы очень трудно их пропустить.
— Скорее, дотошная, — Никита кривится и тоже оборачивается ко мне, теперь мы сидим почти напротив друг друга. — Расскажи-ка мне, что там у тебя происходит с ее братом?
И в этот момент охватившее меня необычайное веселье резко притупляется, и хотя соображаю я все еще не очень, хохотать без причины мне уже совсем не хочется. Как и делиться с кем-либо, даже с Ником, тем, что Мишка весь этот длинный день никак не выходит из моей головы.
— Ничего, — вряд ли мои глаза можно назвать образцом честности. — Он хороший человек, с ним легко ладить.
И улыбаюсь, с легким изумлением глядя за тем, как на лицо моего друга наползает знакомое мрачное выражение.
— Что? — интересуюсь удивленно.
— Этот парень не из тех, с кем можно
— Да ладно тебе… — я отмахиваюсь, хотя в глубине души не могу не согласиться с Никитой, прекрасно помня о том, какая огромная пропасть разверзлась между миром отверженных и тем, в котором остались
У Ника звонит телефон, и мой друг, немного покопавшись в карманах своего комбинезона, выуживает мобильник на свет, смотрит на экран и едва заметно морщится:
— Стевич. Сейчас получим нагоняй, — и порывисто машет перед собой ладонью, разгоняя предательский дым.
— Бесполезно, — меня вновь пробивает на смех, и Никита все же ко мне присоединяется. Мы наскоро избавляемся от улик, после чего бармен спрашивает меня, какое выражение передает его лицо, а я вместо ответа выставляю вперед большой палец, из последних сил сдерживая такое заразное сейчас веселье. Никита исчезает за дверью, спеша вернуться к своим рабочим обязанностям. Оставшись одна, я вновь незаметно для себя погружаюсь в непривычные, невеселые рассуждения. Подумав, решаю быть великодушной и простить Панку его невежество, опускаюсь на корточках рядом с ним и поглаживаю его заостренный ирокез, но кот сначала недовольно фырчит, возмущенный моими поползновениями на свою гордость, а затем и вовсе запрыгивает на забор, исчезая из поля моего зрения.
— Эй, я обиделась! — не слишком громко бросаю я ему вслед, поворачиваюсь обратно к двери, намереваясь вернуться в клуб и поискать себе занятие уже там, но взглядом натыкаюсь на стоящего в дверном проеме Миху. На всякий случай глупо трогаю ладонью горящий висок, совсем не доверяя своим глазам, но Мишка от этого движения не перестает казаться мне таким же реальным. Пару мгновений я растерянно хлопаю глазами, не в силах произнести ни единого слова, и тогда он сам приходит мне на помощь.
— На кого ты обиделась? — интересуется, подходя ближе.
— На кота, — отвечаю в досаде, махнув рукой куда-то, где скрылся Панк.
Мишка смеется и мягко берет меня за руку, другой ладонью почти неощутимо гладя мои волосы.
—