Надсада

Михаилу Люба позвонила первая. Позвонила, потому что чувствовала перед ним свою вину за несостоявшееся прошлое, ведь каждый подобный опыт заставляет человека быть как бы настороже, а Михаила она действительно обидела уж тем, что ничего не объяснила, никак и ничем не оправдалась за то свое скоропалительное решение – выйти замуж за Курицина. Да и само замужество больше напоминало сделку. Сделку с совестью, сделку, где присутствовал материальный расчет, где речь могла идти только о взаимных симпатиях и ведении общего хозяйства. Сказалось, наверное, и то, что и она, и Михаил в пору их складывающихся поначалу отношений не дозрели до большого чувства и оно не успело по-настоящему разрастись до размеров вселенских, глубин океанских, жара вулканического, а потому и расстались сравнительно безболезненно.

Однако внутренняя незримая связь между ними не прервалась во все последующие годы. Это был тот редкий случай, когда любовь в каждом из них жила как бы отдельной жизнью и как бы сама по себе дозревала в разлуке. У каждого из них была семья, каждый попытался определиться с собственным местом под солнцем, но каждый понимал, что счастье его не здесь и не с тем человеком, с которым вынужден или вынуждена делить кров, стол, постель, а в невозвратном прошлом, из которого вынесли самые противоречивые чувства – сожаление, обиду, горечь, надежду.

Она – позвонила, он – предложил встретиться. Он этого жаждал, она была к тому готова. Он смотрел в ее карие глаза, она – в его синие. Он говорил, она вслушивалась в то, что он говорил. Она говорила, он наслаждался переливами ее тихого глубокого голоса. Его не покидало чувство, что все у них как бы впервые, она ловила себя на мысли, что такого Михаила она раньше как бы и не знала.

Они шли по берегу древней реки, изгибающейся своими шиверами и перекатами, словно нашептывающими о том, как им спокойно и вольно переливаться струями воды, поблескивать галишником, извиваться водорослями, мелькать темными спинками хариуса.

Изогнувшиеся фигуры рыбачков, облизанные ветрами валуны, краснеющий тонкими стволами тальник и склонившиеся гроздями листьев к воде березы – все это дополняло картину теплого летнего вечера, настраивало на непринужденный разговор, на словно нечаянные прикосновения плеч, пожатия рук, что вот-вот должно было разрешиться поцелуями, и они уже тянулись друг к дружке, обмирая сердцами в предчувствии неизведанной ими сладостной истомы истосковавшихся по ласке тел двух взрослых людей.

– Ты посмотри, Люба, какая здесь удивительно чистая и светлая вода, – говорил Михаил, увлекая подругу к высокому берегу. – Вот кажется, неглубоко, а плюхнись – и с ручками уйдешь под воду.

– Так часто в жизни бывает, когда кажется, ничего не произойдет страшного, если человек чего-то попробует, а попробовал и – затянуло в темный омут, и пропал невозвратно.

– Вот мы не встречались несколько лет, и каждый жил наособицу: что-то делал, ел, пил, спал, – говорил он через минуту. – Встретились, и уже нет сил терпеть даже только один день, чтобы не быть рядом. И зачем, во имя чего мы с тобой столько лет жили поврозь, почему раньше не поняли, что нам друг без друга никак не обойтись?

– Я об этом, Миша, не думаю. И не надо об этом думать – нам с тобой нашего счастья хватит. Хватит и времени, чтобы все у нас было. Давай простим друг друга за все и будем вместе.

– Мне нечего тебе прощать, я и тогда не думал о себе – больше о тебе. Я знал, что ты – чистая и тебя может обмануть всякий проходимец. Теперь – другое. Теперь ты – зрелая женщина и сама можешь во всем разобраться. Только, конечно, жаль столько потерянных лет.

– Не жалей, не надо. Мы – наверстаем. Мы все переживем. Ведь главное – любовь, и она пришла к нам еще тогда, только мы не успели ее разглядеть, не смогли понять, что это была наша с тобой главная весна, с которой в жизни все и начинается. Помнишь, перед тем как расстаться, ты мне читал свое стихотворение.

– И ты – запомнила?.. Я думал, что для тебя это не имело никакого значения.

И он, как бы собравшись с мыслями, начал читать:

Из планет соберу ожерелье,
Уезжая, тебе подарю.
И пустая домашняя келья
Заскучает по мне ввечеру.

Развели нас печальные дали,
Я сюда никогда не вернусь.
Мы друг другу далекими стали,
Только некому ставить в вину.

На стекло золотого заката
Кто-то алый рассыпал песок,
И во мраке цветущего сада
Солнца луч неслучайно издох…

– Я, Миша, все помню. И чем дальше мы уходили с тобой от той весны, тем лучше, острее или даже – больнее досаждала мне моя память. Потому и сказала тебе в нашу первую после разлуки встречу, что боюсь одного – проспать, потерять в повседневной сутолоке то единственное, главное, без чего не прожить. И теперь уже не потеряю.