Надгробные речи. Монодии

И покуда он был занят этими делами, голодающий народ, сойдясь на ристалище, поднял глас[683], ибо неблагоприятная погода нанесла вред урожаю, а богачи — городу, не давая в общее пользование многолетние запасы и сохраняя высокие цены на хлеб. Тогда государь, собрав земледельцев, ремесленников, торговцев и всех остальных, кто определяет цены на всякие товары, посредством закона принудил их блюсти в этом меру и сам в соответствии с законом первым отправил на рынок пшеницу из своих запасов. Однако вскоре прознал он, что градоначальники, поступая вопреки закону, его хлебом пользуются, а свой укрывают. Всякий, кому неведомы тогдашние обычаи, ожидает услыхать тут о копье, мече, огне да воде — ведь подданные, воюющие с собственным царем, сего, как видно, заслуживают. Ибо что это, если не война, хотя и без оружия, когда царю нарочно оказывают неповиновение, перечат там, где возможно содействовать, а все законы, о коих он печется, любым способом стремятся обойти? Итак, всякий властитель поступил бы по справедливости, учинив и названную расправу, и обойдясь еще суровее, и обрушился бы на своих обидчиков подобно удару молнии. Государь же, и в остальных делах сдерживая свой гнев, и в этом его одолев, отказался от надлежащего наказания, ограничившись даже не тюрьмою, а одним лишь ее названием, так что никто из начальствующих лиц не переступил тюремного порога. И сие легкое и быстрое наказание завершилось еще до наступления ночи, ибо едва одни стражники приводили туда заключенных, как другие тотчас их отпускали. Те уж и отобедать успели, и отдохнуть, а государь всё не находил времени ни на то, ни на другое. И те радовались, что избежали наказания, а он скорбел о том, чему их подверг, говоря, что сильно обижен на город за то, что тот вынудил его прибегнуть к подобным мерам. И хотя наказание сие было весьма мягким, государь почитал его слишком суровым и даже чрезмерным. Ибо не дожидался он, пока кто-то из друзей осудит его за содеянное, но сам корил себя за сей поступок, и не оттого, полагаю, будто наказанные были невиновны, а оттого, что негоже, как он думал, подвергать таковому градоначальников, хотя бы те и нарушали закон.

Немного спустя, когда город позволил себе еще большую дерзость[684], — и хотя говорю я о своем отечестве, но нет ничего почтеннее истины, — то, оставив в стороне кары, привычные у владык, он прибег к средствам риторики и, невзирая на то, что мог учинить пытки и казни, излил свой гнев в речи к этому городу[685], поступив, полагаю, так же, как прежде по отношению к некоему римлянину[686]. А тот вел себя с ним столь непочтительно, что мог бы поплатиться если не головой, то имуществом, однако же государь имущества его не лишил, но лишь уязвил стрелой своего письма. И такого-то государя, отнюдь не скорого на расправу, вновь сговорились убить десять воинов, дожидаясь для этого лишь военного смотра! Но, по счастью, напившись допьяна, они проговорились, и всё, что до тех пор держалось в тайне, вовремя открылось[687].