Над строками Нового Завета

Свет вообще занимает очень важное место в готике. «В этом страстном трепете теней и света, которым сообщается ритм всему сооружению в целом и вызывается в нем жизнь, и состоит дух готического искусства», – писал Огюст Роден в замечательной книге «Соборы Франции». Многочисленные звуковые повторы и рифмы, наполняющие гимны средневековых латинских поэтов, делают их почти не переводимыми на другие языки.

Если в оригинале эти стихи сверкают, переливаются всеми цветами радуги и искрятся, то в переводе сразу обнажается предельная простота их содержания. Оказывается, в подавляющем большинстве случаев в этих гимнах нет ничего, кроме простейших молитвенных формул, известных по древнейшим песнопениям, таким, как «Свете тихий» и «Тебя Бога славим».

Это и понятно: слова в молитве играют, с точки зрения богослова, вспомогательную роль, они должны помочь молящемуся «войти в безмолвие», но не более. Суть церковного гимна заключается в том, что он ориентирует на самоуглубление и подталкивает человека, его слушающего, повторяющего шепотом или поющего в храме во весь голос, «закрыв телесные очи, – как скажет потом Серафим Саровский, – погрузить ум внутрь сердца».

В XX веке хорошо писал об этом известный французский писатель-романист Франсуа Мориак (1885–1970), бывший глубоко верующим человеком и оставивший несколько книг о своей вере: «У молитвы есть свой собственный язык, который надо найти каждому из нас самостоятельно. При этом молитвы, предлагаемые церковью, должны быть не более чем отправной точкой или взлетной полосой».

Для того, чтобы текст гимна выполнил роль «взлетной полосы», он не должен быть сложным для восприятия, дабы не отвлечь внимания молящегося от молитвенной сосредоточенности, не подавить его личное «я», ибо если оно не раскроется, молитвы не получится.

Простота и безыскусность отличают не только слово в молитве, но и музыку церковного гимна. В своем «Гении христианства» Франсуа Рене де Шатобриан (1768–1848), весьма серьезно изучавший христианское искусство, писал: «Перголези явил в “Stabat Mater” всё богатство своего дарования, но удалось ли ему превзойти безыскусное церковное пение… пожелав сделать всякий стон души не похожим на предыдущий, он не учел одной из основ теории страстей. Разнообразие неизбежно рассеивает внимание и тем самым исключает печаль, а чувству необходима сосредоточенность».

Средневековые поэты нередко были и композиторами. Среди них знаменитый Ноткер Заика (840–912), библиотекарь из Сен– Галленского аббатства, а затем епископ города Льежа. Ноткер страшно заикался, с трудом говорил, но писал чудесные секвенции и сам сочинял к ним музыку. Рассказывают, что мелодию к одной из его секвенций ему подсказал шум мельничного колеса в Сен-Галлене – средневековые поэты умели слышать, как прославляет Бога голос самой природы, они хорошо понимали, что означают слова «Благословите источники, моря и реки… Господа пойте и превозносите Его во веки» из Библейской песни трех отроков.

Земля, моря, созвездия
И всё, под небом сущее,
Зиждителя спасения
Встречает звоном песенным, —

так писал еще Амвросий Медиоланский.

Почти каждый средневековый мистик был уверен в том, что сама природа вместе с ним славит Бога. Бернард Клервосский считал, что дубы и буки, росшие поблизости от его аббатства, были его учителями. Франциск Ассизский называл братьями, сестрами солнце, луну, огонь, птиц, зайца, попавшего в капкан, и даже волка.

Сразу вспоминается библейская книга пророка Ионы, где рассказывается, как в Ниневии после того, как пророк сообщил, что через сорок дней город будет разрушен, начинают поститься все: царь и его вельможи, люди, скот. И люди и скот взывают к Богу, ибо он сотворил не только людей, но и животных. Всё, что есть в мире, сотворено Богом, а следовательно, заслуживает любви – таков тезис, о котором никогда не забывает западноевропейский средневековый мистик. Этот взгляд на мир отразился в творчестве фра Беато Анжелико, что прекрасно увидел Н. С. Гумилёв (см. его стихотворение «Фра Беато»):

Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей мгновенна и убога,
Но всё в себя вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога.

Среди латинских гимнов есть удивительно простые, они похожи на подземные крипты романских храмов, есть искрящиеся звуковыми повторами и рифмами, заставляющие вспомнить о пламенеющей готике, есть, наконец, и такие, что теснейшим образом связаны с античным прошлым латинского языка. Так, например, Теодульф (умер в 821 году) стремился возрождать в своих сочинениях язык и стиль античных авторов, прежде всего Овидия. Свои гимны он писал элегическими дистихами:

Слава и честь и хвала Тебе, о Христос избавитель,
Ты, кому кротко поют дети «Осанна» сейчас.