Начинаем жить

Саня подхватил корзинку и отправился по знакомой тропинке между домами к поляне, за которой начинался лес. Шел и рассуждал сам с собой по дороге. Вон каких отец боровичков набрал. И сам как боровичок. Разве скажешь, что старый? А ему до отца еще жить и жить! Мысли его опять перебежали на Милочку. В плавни поедет, рыбу будет вялить. Мужики на рыбалке, девчонки у реки на песочке. Потом будут вместе уху варить. Хорошая молодая жизнь. Он сам такой жил. И был счастлив. Хорошо, что помирились. А что обижается, тоже не страшно. Обижается, а все-таки любит. Любовь, она все превозмогает. Обиду в первую очередь. Любишь-то вопреки недостаткам. Их своей любовью сглаживаешь. И когда любишь, так тебе хорошо… А разлюбил, и жизнь потускнела. Поскучнела. Вот как оно бывает. Не от старости бывает, от сердечного простоя. А Севино настроение тоже можно понять, он от Веры отказ получил. Милочку не обворожил. Вот и впал в меланхолию. А он, Саня, на подъеме. Ему после Парижа и пишется, и переводится по-другому. Книжный текст ожил, цвета появились, запахи. Речь зазвучала с интонациями. Улицы обстроились домами, запестрели людьми, а раньше были мертвыми названиями. Тоже пустотой. А теперь фасады, балконы, витрины, магазинчики. Черные глаза с косинкой улыбаются. Из-под новой шляпки. Из зеркала в маленьком магазинчике на Риволи. Сколько этих шляпок тогда девочки перемерили. Так смеялись. И опять защемило сердце. Но не тоскливо, а тревожно и радостно.

Еще немного, и поляна. Вспомнил, как на ней по весне березки с краю корчевали, кочки ровняли. Теперь там что?

Забор. Поляну огородили забором. Саня вздохнул, но тревожная радость не подпустила тоску. Жизнь идет, одно уходит, другое строится. Он миновал забор и вышел к опушке леса, где уже успели навалить неведомо чего и устроить свалку. Но и тут он только вздохнул, а вздохнув, вдохнул манящий густой запах леса и заторопился дальше. Почувствовал, что будут грибы, и уже ни на что не отвлекался.

Места с детства знакомые, и он чуть ли не побежал по тропке. Вот минует ложбинку, а там по краю просеки можно будет подберезовики и белые искать. Дальше овраг, где по склону всегда росли лисички. А там две поляны, там подосиновики. Влево свернешь, будет ельник с маслятами. Но маслят он не любил, уж очень хлопотные грибы, — белые лучше. В ельнике, кстати, и боровики попадаются. Почему боровики? Потому что в бору растут!

И вот он шарит под кустами, разводит руками траву, заглядывает под елки, растущие рядом с березами, надеясь непременно отыскать белячка. Радуется мухоморам. До чего гриб нарядный. Без него лес не лес. Все веселые и все грустные мысли улетели куда-то, их сменил азарт поиска, охоты. Наконец первый крепыш с коричневой шляпкой радует глаз. «Хорош! Ну, хорош!» — восхищается Саня и еще азартнее лазает по кустам.

Возвращаясь домой с полной корзинкой, он думает, что и старость, та, что за осенью, наверное, неплохое время года, если будет работаться без помех, а осень уж точно очень хорошее. Одних грибов сколько!

Саня вошел к себе во двор и увидел маму, сидит себе на крылечке, на солнышке греется, рядом сумки стоят.

— Что ж не предупредила? Давно ждешь? — Саня крепко ее обнял. — Ох, мамуля, мамуля! Молодец, что приехала!

— Конечно, молодец, — согласилась Ольга Николаевна. — Мы в отпуск с Вовой собрались, приехала повидаться. Едем к его родне на Волгу. Если поживется, задержимся на всю осень. А ты как тут, рассказывай.

Они пошли в дом.

— Переночуешь? — спросил он. — А завтра я тебя сам в Тверь отвезу, вместе с грибами.

— Конечно, переночую. С тем и ехала, — кивнула она головой. — Вова тебе привет посылает.

— Спасибо. Только имей в виду, у меня сейчас один паренек живет. Из Тамбова.

Ольга Николаевна рассмеялась.

— Да я такого не помню, чтобы в этом доме кто-нибудь да не жил! То родня издалека понаехала, то троюродным племянникам перекантоваться надо, то знакомые с детьми навещают. Дальняя родственница твоей бабушки постоянно жила.

— Тетя Лера?

— Тетя Лера. Валерия Павловна. Характер у нее был тяжелый и судьба тяжелая. Сидела, потом на поселении, потом вернулась, с близкой родней не поладила и тут свой век доживала.

— Я ее помню. Чинная такая старушка, с пучком. И характер, по-моему, ничего, нормальный. Во всяком случае, с бабушкой они не ругались. Только я не знал, что она нам родственница. Всегда считал бабушкиной подругой.

— Может, и подруга, — не стала спорить Ольга Николаевна. — Может, и так, только я ее нашей родней считала, раз она в доме живет.

— Подруга так подруга, родня так родня, какая разница! Хорошо, что приютили, что угол нашелся, где дни свои доживать.

— Да, много дом этот помнит и хорошего, и печального, — вздохнула Ольга Николаевна, вспомнив, наверное, про что-то свое, но тут же повеселела, заглядевшись на Саню. — Ты мне лучше про себя расскажи. Что пишешь? С кем видишься?

Она потянулась к нему и погладила по голове, по шее, по плечу. До того у нее сынок складный, такой красавец. Век бы глядела, наглядеться не могла.