Наблюдательный отряд

Каждый раз, увидев Ольгу, он поражался ее красоте. Статная, немного полноватая фигура, осанка королевы, пышные русые волосы и правильное округлое лицо казались ему тем идеалом, о котором только мечтать можно – да еще завидовать мужчинам, которых выбирают такие красавицы. Пройти рядом с ней по улице – уже праздник.

– Могу ли я угостить вас чашечкой кофе? – смущаясь, спросил Лабрюйер.

– Да, конечно, только у меня совсем мало времени.

– Тогда зайдем во «Франкфурт-на-Майне», там меня знают и сразу подадут кофе с кусочком вишневого торта или, если угодно, с баварским кремом.

– Ну, рассказывайте, что на душе, – прямо сказала Ольга. – Вы ведь не ради моих прекрасных глаз меня сюда позвали.

– А на душе у меня… Вот, который день ношу с собой письмо госпожи Иртенской, а что ответить – понятия не имею.

– То есть как – не имеете?..

– Это такое письмо… Я даже не понимаю, зачем их пишут, такие письма… Вы – дама, вы должны знать, вот, прочитайте, вы же ее подруга…

– Конечно, мне не следует читать письмо, которое не мне адресовано. Но я знаю Наташу, у нее пылкая натура, она могла с лучшими намерениями сильно вас озадачить. Давайте сюда…

Читая, Ольга то усмехалась, то еле сдерживала хохот.

– Но все же очень просто! Наташа любит вас и хочет оправдаться перед вами. Это чтобы вы никогда не думали о ней плохо. Письмо о том, как она вас любит, и о том, как хочет, чтобы вы ее любили.

– Но что я должен ей написать?!

– Вы ее любите?

Лабрюйер подумал и молча кивнул.

– Напишите примерно так: «Наташенька, я понимаю, что тобой руководило, когда ты взялась за перо, я вижу все твои сомнения, ты правильно сделала, что поделилась со мной, и я рад твоей откровенности…»

– Госпожа Ливанова, да я же всего этого не запомню! – взмолился Лабрюйер.

– Так что же, мне написать для вас шпаргалку, как пишут гимназистки перед экзаменом?

– Я был бы вам признателен…

Тут Ольга наконец так расхохоталась, что все посетители ресторана повернулись к ней.

– Хорошо, вы меня убедили, – сказала она, успокоившись. – Но ни слова Наташе. Если она узнает, что переписывалась не с вами, а со мной, – она мне этого никогда не простит. И, Христа ради, не переписывайте слово в слово. Это должно быть мужское письмо, понимаете?

– Понимаю.

– Я пришлю его с горничной.

– Буду весьма признателен, то есть я и так признателен…

– А знаете, какой вернейший признак любви? Человек необъяснимо меняется – дурак умнеет, трус становится смелым, а в вашем случае – как раз наоборот…

– Теперь буду знать, – буркнул Лабрюйер, понимая, что насмешница может описать эту беседу Наташе.

Проводив Ольгу, Лабрюйер вернулся в фотографическое заведение. Хоть одно дело было сделано. Теперь следовало поискать Ротмана. Если он околачивался поблизости от Матвеевского рынка или у Новой Гертрудинской церкви неподалеку, где тоже велась торговля, то такие же горестные неудачники могли бы что-то о нем знать.

Лабрюйер поразмыслил – и позвал с собой госпожу Круминь. Ее там наверняка все торговки знают, она сообразит, кого расспрашивать.

– Вашего Ротмана тут знают, и кем он был – тоже знают, – вскоре доложила она. – Сегодня не приходил. А приходит всегда с человеком, вместе с которым живет, тоже старик, весь седой, по имени Вольдемар. Однорукий, правой руки нет, его тут жалеют.

Лабрюйер вздохнул – однорукого и впрямь можно было пожалеть.

– И мужчины ему наливают, как не налить… Это один его приятель, еще есть русский, имени не знают, по прозвищу Барбос. Они в хорошую погоду, летом, часто сидят вон там, в уголке, часами разговаривают. Видно, есть что вспомнить. У Барбоса даже место – он зимой дрова на складе сторожит, ему за это позволяют в тепле спать, это где-то на Суворовской. Хорошее ремесло, ночью погуляешь вокруг склада, потом до обеда спишь.

Отправив госпожу Круминь, Лабрюйер пешком пошел к Суворовской, благо было недалеко, всего два квартала. Там он у первого же дворника с метлой и совком спросил, где ближайший дровяной склад.

Рижские кварталы были своеобразны – по периметру стояли недавно построенные прекрасные дома, в которых была вся роскошь прогресса: ванные комнаты, удобные клозеты, электричество, телефонная связь, а в самом квартале – чуть ли не хуторские пейзажи, деревянные домишки и даже огороды. Лабрюйер бы не удивился, обнаружив в таком хозяйстве и корову с теленком. Именно в глубине кварталов можно было встретить тайный притон разврата, беглого каторжника, скупщицу краденого и прочую сомнительную публику – оттуда, зная местную географию, легко было выбежать на любую из четырех улиц.

Но сейчас умные люди, вкладывающие деньги в строительство доходных домов, сообразили, что земля под халупами и сараями не хуже всякой иной в центре города, и здание, доступ к которому лишь чуть-чуть затруднен, тоже привлечет немало рижан.