Наблюдатели

Будущее показало, что наверху по-прежнему те же ублюдки, которые бесчинствовали в наших дворах, издевались над стариками, пытали слабых, мучили зверей и птиц, плевали и ссали в лица девчонок, те же ублюдки, только выросшие, заматеревшие, носящие галстуки, именно они и стали хозяевами взрослой жизни, и так было и будет всегда, потому что иначе и быть не может: если ты уже в десятилетнем возрасте овладел собственным кругом власти, с чего тебе эту власть кому-либо отдавать потом?

И вот теперь меня, убеленного сединами, неволят какие-то моложавые феэсбешники, читай кегебисты, ублюдки, приехавшие в Москву из своих городов, из своих солнечных, своих засранных дворов, чтобы продолжать, как в детстве, в соплях, в пятнах скудной мальчишеской спермы…

Брошен окурок в снег. Дверь дубовая впереди.

16

Я смотрю на него долго-долго, ноготь большого пальца грызу, затем говорю твердо:

– Это невозможно. Да о чем ты, милый?

– Я говорю: надо избавиться от Микрова. Надо позаботиться о нем. Не догоняешь?

Он смотрит. В глазах – огонь.

– Это в каком же смысле? Это как в кино говорят – позаботиться – когда надо кого-то убить?

– А что в этом такого?

– Как это – что такого? Ты это серьезно?

Я вдруг хохотнула, закашлялась, Жан стучит меня по спине. Я кашляю:

– Уморил ты меня!

Он говорит:

– А что нам еще делать? Предлагай, я выслушаю. Так и будем жить, до конца века, сосаться в машине, да? Я, может быть, тоже жить хочу. Он тут пожил с тобой, теперь пусть я поживу.

– Странный ты человек, – говорю я. – Зачем нам его убивать? В крайнем случае, я все-таки подам на развод… Соберусь с духом и подам. Завтра же. Нет, сегодня!

– Квартиру менять? – возмущается Жан. – Я же говорил: нельзя эту квартиру менять.

В его глазах тревога. Он не на шутку рассержен.

– Так что же, вот так и убить его? Из-за квартиры?

– Квартира, между прочим, больших денег стоит. А я так дальше жить не хочу.

Мы молчим.

– Ты же его ненавидишь, – говорит Жан. – Вот и задавим его, как комара.

Милый мальчик! Его простодушие и юношеский максимализм всегда умиляли меня.

Мы молчим опять. Жан, похоже, весь внутри кипит – настоящий мужчина… Я жду. Мне странен этот разговор, но я жду.

– Ладно, – решительно говорит он. – Не хотел я тебе этого рассказывать, но выхода другого нет.

– Что – рассказывать?

– Поехали! – Жан заводит мотор.

Я не понимаю, какой еще сюрприз приготовил мне мой любимый, но любопытство разбирает меня.

Я – женщина. Я должна быть любопытной.

17

Когда мой взгляд разбирается среди складок одеяла, выделяя то, что я считаю моей дочерью, меня буквально бросает в дрожь. Я вынужден спрятать руки в карманы, чтобы эти люди не приняли меня за алкоголика. Гм! Я, впрочем, и есть алкоголик, но, возможно, они об этом не знают, хоть и работают на ФСБ.

Невыносимо. Как же это они об этом не знают? Если бы я не был алкоголиком, то почему тогда на свет появилась «Юлия»? Как они говорят: инопланетянка. Ну-с, посмотрим…

За это время «Юлия» сильно изменилась: она почему-то растет головой, а не телом, как бы растет наоборот, из взрослой превращаясь в ребенка, и телосложением теперь еще больше напоминает зародыш примата. Ее огромный выпуклый лоб нависает над маленьким лицом; носа почти нет, лишь небольшой бугорок с дырочками… Но самое отвратительное в ее облике – это рот. Ее ротовое отверстие круглое, несколько утопленное внутрь лица, отчего вокруг рта образуются радиальные морщины… Я вздрагиваю. Только сейчас мне становится ясно, что рот «Юлии» больше всего похож на анальное отверстие, на какую-то курью жопку.

Я брежу, наверное, и то, что я принял за голову, на самом деле и есть – задница, только она лежит на подушке. Но тут «Юлия» открывает глаза, маленькая моя задница с глазами…

Они у нее стали неправдоподобно большими – неподвижные и грустные, темные глаза… Кажется она смотрит на меня и – это совершенно невероятно – узнает. Нет, этого не может быть. Что ей помнить о большом человеке, который приходил к ней раз в месяц, а потом приходить перестал, который вставлял ей в рот бутылочку с соской…

– Она по-прежнему питается молоком? – сухо спрашиваю я.

– Нет, – отвечают, почему-то переглянувшись. – Представьте, нет.

Слово, прокашлявшись, берет доктор Бранин:

– Она как-то раз внезапно отказалась от молока. Еще там, в клинике. Она ничего не ела несколько дней. Мы подумали, что она умирает. И вот, однажды…

Доктор Бранин внезапно краснеет, как нашкодивший школьник, и беспомощно смотрит на одного из штатских. Тот утвердительно кивает, почему-то злорадно улыбаясь.

– Все получилось случайно, никто не хотел ей предлагать это в качестве пищи… Но, как только выяснилось, что она с аппетитом ест это, мне и пришла в голову мысль, что с происхождением объекта что-то не так… Тогда я и позвонил коллеге, который занимался специсследованиями… И вот, мы с «Юлией» – здесь…