Набат

Бригадир расстегнул кожанку.

Люди растекались медленно, молча.

Пришли сумерки.

Оставшись один, Тасо снес под навес скамьи, снял с гвоздя «летучую мышь» и, усевшись на ступеньках бригадного дома, прикрутил фитиль. Не влекло его в пустой, запущенный дом.

Война ворвалась в жизнь, и он почувствовал себя, словно на необъезженном скакуне, хотя думал о ней, особенно после пленума райкома партии. И все же растерялся, мучала мысль: почему Сталин не говорил с народом сам, а поручил Молотову? Конечно, на его плечи свалилась огромная тяжесть, и все же только он, вождь, мог рассеять сомнения.

Тасо вошел в помещение, поставил на стол лампу, и темнота раздвинулась. Опустился в кресло, разложил перед собой газету, пригладил ладонью: с первой страницы на него смотрел Сталин. Одернул Тасо гимнастерку, поправил шапку, встал, застегнул кожанку на все пуговицы и, вытянувшись, прошептал: «Клянусь, дорогой товарищ Сталин, что буду до последнего вздоха верен делу партии». Сталин прищурил глаза и долго изучал его: «А в Каруоеве ты не разобрался. Дружба с ним мешает тебе быть объективным». Коммунист Сандроев выдержал проницательный взгляд, и тогда Сталин одобрительно улыбнулся: «Вижу, ты стойкий. На тебя можно положиться. А с Каруоевым разберутся, я уже дал указание. Наперед запомни: решение партийного комитета — закон».

В двери поскребли, и Тасо очнулся, сразу же отозвался:

— Входи, кто там?

На ступеньке стояли рядышком Фатима и Залина.

— Откуда вы взялись?

— Мы…

Фатима, переминаясь с ноги на ногу, посмотрела на Тасо.

— С Залиной…

— Никто не имеет права… — выпалила Залина.

— За тобой гнались?

— Мы поедем, — несмело проговорила Фатима.

— Воевать мы хотим, на фронт нас пошли, — бойко сказала Залина.

— Джамбот угрожает нам.

— Ах, вот в чем дело!

Тасо повернулся к ним спиной и закашлял, приложил к губам платок: на нем осталось красное пятно.

Почувствовал слабость, ощупью нашел кресло: не упасть бы. Уронил голову на стол.

Девушки переглянулись испуганно и мигом исчезли.

Сдержать бы кашель. Хрипы в легких… Так было уже.

Как некстати. Сейчас бы стакан густого раствора соли…

Надо полежать.

А ему же утром везти на молзавод сыр..

Пошлет Джамбота.

7

Колеса вагона отбивали частую дробь. Тра-та-та-та… тра-та-та-та… В распахнутую дверь пульмана врывался упругий поток прохладного воздуха, песчинки больно били по лицу. Новобранцы лежали вповалку на полу, тесно прижавшись друг к другу. Асланбек не спал, обхватив руками колени, глядел в ночь, стараясь заглушить чувство голода, и из ума не выходили лепешки, овечий сыр, сушеная баранина. Хордзен с едой остался под яблоней во дворе военкомата. В момент отправки забыл о нем, а когда спохватился, уже было поздно — машина набрала скорость. Конечно, потеря небольшая, но… Вспомнил, как он ждал приема к комиссару.

Долго ему пришлось топтаться в очереди. Каждому почему-то нужно было срочно попасть к комиссару. Когда понял, что так можно простоять и до утра, растолкал толпу, протиснулся к двери и сказал, что пусть кто-нибудь попробует пройти раньше него. Решительность Асланбека не была принята всерьез, и кто-то попытался оттиснуть его, да с грохотом отлетел в сторону.

Комиссар сидел за столом, стиснув руками голову, и Асланбек терпеливо ждал, когда на него обратят внимание. Наконец, комиссар тряхнул головой, потер виски, и нахмурив брови, уставился на Асланбека: «Доброволец? Ты тоже собрался на фронт?» Асланбек заискивающе улыбнулся, сделал вперед несколько робких шагов и оказался перед комиссаром, доверительно произнес: «Комсомолец я, вот и значки у меня: «Ворошиловский стрелок», «ГТО». Протянул приписное свидетельство. «Да что мне с вами делать? Ишь, комсомолец он!.. А я коммунист! Понял? — комиссар встал: — Третьи сутки не сплю… Из какого ты сельсовета?» — «Из Цахкома я, в армии отец, брат». — «Нужно будет — вызовем, — военком взял приписное свидетельство, смягчился: — Может, повременишь? Есть ли в доме мужчины, кроме тебя?». Военком откинул со лба короткую прядь седых волос. «Два старших брата. Один учится в институте, а другой уехал на Украину. Так что мне оставаться никак нельзя». — «Это почему же?» Вошел старшина и доложил: «Команда готова к отправке». «Вот что, — военком глянул на Асланбека, — зачислите еще одного. Но это будет последний доброволец!» Поспешив за старшиной, Асланбек в дверях оглянулся: «Спасибо».

Потом новобранцы тряслись в колхозной трехтонке до железнодорожной станции, всю дорогу, развалясь на сене, до хрипоты горланили песни. На станцию прибыли в полночь. Привокзальная площадь была запружена повозками, бричками. Люди почему-то разговаривали вполголоса. Новобранцев провели в конец перрона, и командир велел им устраиваться, строго-настрого запретив удаляться без его, лейтенанта, разрешения, а сам ушел в здание вокзала.

Вокруг новобранцев сразу образовалась живая стена, на это не требовалось ничьего разрешения.

Раздались торопливые, приглушенные голоса:

— Корнаевы есть?

— А Дзугутовы?

— Маргаевы…

— Датуевы…