На троне в Блабоне

И вдруг я услышал нарастающий грохот. Камни и песок сыпались на голову. Я втиснулся в углубление у самого дна колодца. Сверху с сухим треском, обиваясь о стены, упала моя вожделенная веревочная лестница! Ухнула в песок. Я тотчас нащупал ее, прижал к груди и… расплакался. Не могли унизить больнее! На кой черт мне лестница здесь, внизу, если веревку наверху никто не закрепил. Как я могу выбраться, ведь лестница издевательски лежит у моих ног, а наверху нет руки друга!

Я подложил свернутый рулон под голову и улегся в тупом забытьи, глотая соленую горечь слез. С небывалой ясностью размышлял о Книге. Поможет ли кому-нибудь обрести правду? Увидеть прошлое? Понять причины поражений и возродить надежду?

Нет, даже ценой жизни я не отдал бы Книгу в руки Директора для мелких, как уверял, поправок и дополнений. Холодный песок дрожью пронизывал тело. В широко открытых глазах мельтешила темнота. По-видимому, я уснул; когда проснулся и пошарил под головой, стряхивая с волос песок, лестницы уже не было. Вытянули наверх? Незаметно забрали обратно? И вдруг я понял: лестницы здесь никогда не было, просто я надеялся выбраться с ее помощью, вот и появился в горячечном сне мучительный кошмар.

Из задумчивости меня вывел плевок — попало на лоб. Я стер слюну тыльной стороной руки и заорал, подняв лицо:

— Свиньи! Дайте мне только выбраться, такого пинка получите…

И вытер глаз — снова попали сверху. Наконец до меня дошло: там, на земле, прошел осенний ливень, вода просочилась в подземный ход, на потолке стянулись крупные капли и падают на меня. А мне казалось: вон высунулись бульдожьи морды и с брыл на меня капает слюна. Клянусь, даже слышал сопение приплюснутых носов, вынюхивающих меня, а возможно, прислушивающихся, бьется ли сердце, потому что, будь судьба немного доброжелательнее, при падении я мог бы убиться сразу.

Я поправил сумку и нащупал закрытую банку. Достал и начал поглощать римское варенье. Какой вкус! Какая спелая сладость слив-венгерок, яблочного желе! Я наслаждался зернистыми дольками груш и долго сосал набухшие изюмины… После варенья почувствовал себя лучше. Дом в саду, столь часто посещаемый не только героями моего сказа, показался мне желанным прибежищем.

Аромат терпкого крепкого чая. Тихая музыка из Касиной комнаты, у нее-то, пожалуй, и громкая — через две закрытые двери так отчетливо слышу ритмы. Осторожно ступает пес, стучит когтями по паркету, вот он мягко плюхнулся на пол. Теплая тяжесть кудлатой морды на моей ноге. И ему, и мне очень необходимо это чувство единства, стада.

Видно, я громко звал его: все ближе голос дочки, нетерпеливый лай пса, словно не камень нас разделял, а закрытые двери комнаты, где я работаю.

— Он здесь! — нежно посапывал Мумик. — Здесь наверняка…

— Папа! Что с тобой? Почему сидишь в темноте?

Дочка погладила меня по лицу, пальцами ощутила влагу.

— Ты плакал? Вылезай из своей норы, сделай небольшой перерыв. Они подождут… Мамонтенок ужасно злится, что ты не спускаешься ужинать, я боюсь ей и на глаза попадаться…

И это был не сон. Это было спасение. Мумик поставил передние лапы мне на колени, лизнул теплым языком доверительно, выражая радость.

Каська с Мумиком появились в самое время: останься я дольше узником на дне каменного колодца в ожидании голодной смерти, я и вправду потерял бы сознание… Столь велика сила фантазии.

Я встал, поправил на плече ремень. Сумка на боку, ложка, всунутая в наполовину опростанную банку, звякала о края.

Как ноющая зубная боль, меня мучил вопрос: что дальше? Как выбраться, чтобы разыскать разобщенных облавой друзей… И я испугался, что Мумик и Каська вызовут меня надолго, выманят из подземелий королевского замка в Блабоне и я опять не скоро, очень не скоро смогу вернуться на реку Кошмарку в рощах Блаблации…

Я отстранил онемелых от удивления Касю и Мумика и на их глазах погрузился в темный, с затхлым воздухом подземный тоннель.

— За ним! — рвался Мумик. — Мы его еще догоним.

Умница Каська придержала пальцем за ошейник:

— Нельзя. Подождем, пока он сам нас не позовет. Ты же знаешь, он не выносит, когда ему мешают писать. Позовешь — и вспугнешь видение, слова-заклятия, которыми он оживляет своих героев. „Папа живет на пограничье двух миров, — говорит мама. — Никогда не известно, какой из них сегодня самый-самый настоящий, но важнее, скорей всего, тот, который ему одному принадлежит. Ты потерпи немного, он и нас введет в этот мир, всех им одарит“.

— А мне показалось, был так счастлив, когда мы ворвались, — упрямился пес.

— Похоже, мы ему и помогли… Но теперь надо оставить в покое. Это уж я знаю.

И Кася тихонечко закрыла дверь в комнату, где столько вечеров я провел, сгорбившись над пишущей машинкой.

— Его уже нет, отправился далеко-далеко. Пойдем, Мумик.

— Нет, он там, — упирался пес, доверяя своему носу. — Не слышишь разве, как стучат клавиши?

— Даже мыши знают: как раз тогда его и нету — и резвятся по всей комнате, а ты до сих пор веришь только тому, что есть на самом деле, что видишь и слышишь! Да, все это трудно понять такому простодушному псу, как ты, Мумичек!