На тихой Сороти

Покажите правую руку! — приказал ей следователь. — Что это у вас?

На грабли садовые, малые, напоролась ненароком,— ухмыльнулась Захариха.

А на самом деле это был шрам от моих зубов. Все передние зубы —нижние и верхние — так и отпечатались, как лиловатая подкова.

— Врете вы! Это я вас цапнула, когда вы меня начали душить,— сказала я.

Или Захарихе надоело запирательство, или она. просто не выдержала, как вдруг взовьется:

— Ах ты змееныш! Зря я тебя совсем не придушила.— Она начала так скверно ругаться, что товарищ Пузанов приказал ее немедленно увести.

На том и кончились мои допросы. Да я больше ничего и не знала, кроме того, что рассказала.

Уходя, следователь погладил меня по голове, пошутил: «Ничего, за битого двух небитых дают. До свадьбы заживет». Ушел. А мне еще долго было не по себе. На потолке, на стенах, на двери чудились Захарихины нечеловеческие, налитые лютой злобой глаза. Только теперь я поверила, что Захариха могла меня удушить, убить. И мне стало страшно задним числом. Тетю Пашу-санитарку было звать стыдно. Я закрылась с головой серым больничным одеялом и лежала так долго, ни о чем не думая.

Развлёк меня библиотекарь Виталий Викентьевич Сошальский. Он пришел в новой черной сатиновой рубашке, вышитой по подолу и рукавам колосьями и васильками. Притащил две большие связки книг — сочинения Тургенева и Лескова. Я очень обрадовалась. Вот когда начитаюсь вволю! Виталий Викентьевич чудил. Вдруг заговорил со мной по-немецки:

Гутен морген, фройляйн!

Гутен таг! — пряча улыбку, вежливо ответила я. И началась веселая игра.

Вас ист дас? — Длинный белый палец библиотекаря нацелился на окно.

Кислый квас. — И мы оба захохотали. А потом я втянулась и на все вопросы отвечала тоже по-немецки. Ведь в школе мы учили немецкий. Мой гость остался очень доволен. Сказал уже по-русски:

Вы умница, мой друг. И я пророчу вам большое будущее. А теперь, во-первых, сожалею, что не сразу узнал о столь печальном происшествии, а то бы давно был здесь. Во-вторых, поздравляю с днем рождения...

Я только заморгала. Откуда же он узнал, когда я и сама забыла, что мне с сегодняшнего дня пошел четырнадцатый год. Тоня, что ли, ему подсказала?

— А вот и подарки. — Мой гость замурлыкал: — Бойтесь данайцев, дары приносящих...—С этими словами он положил мне на одеяло коробку торгсиновского печенья «Пти-фур» и книжку в сером переплете. Я ахнула:

— «Чапаев»! Вот спасибо так уж спасибо!

Довольный даритель только посмеивался и вручил мне пакет в просаленной бумаге. Нечего было и спрашивать от кого. Конечно, от Надиных теток.

Мой гость вдруг начал крутить свой ус и начесывать маленькой расческой белый хохолок над крутым лбом. Прихорашивался. А потом сказал:

А в-третьих, сударыня, окажите честь меня поздравить. Я приобрел семью!.. — Лицо библиотекаря сияло всеми морщинками. Я удивилась:

Женились?..

Виталий Викентьевич сразу погасил лучезарную улыбку. Обиделся:

— Что вы, что вы, дружок, как можно?! В мои-то годы... Просто я переменил квартиру. И теперь имею дом, и стол, и заботу. А что еще надо смертному? В особенности такому нелепому бобылю, как я.

Догадавшись, я сказала:

— Надины тетки хорошие женщины. Нудные немножко, а так ничего, не обидят. Да и Надя вас любит.

Мой гость засмеялся и чмокнул меня в висок.

— Поправляйся-ка, дружок, скорее. Да полегче прыгай, коза-дереза, — И ушел..

По Люськиному примеру ребята повадились приходить ко мне в гости через.окно. Весь класс перебывал. И не по одному разу. Не иначе как Наум Исаич, жалея меня, приказал сторожу и нянькам закрыть глаза на это нарушение больничных правил. В дверь входили только взрослые. Реже других меня навещали Анна Тимофеевна и Катя-вожатая. Я не обижалась. Они были очень заняты подготовкой к устройству лагеря. Ничего-то у нас не было, кроме красивого места на самом берегу Сороти да двух стареньких брезентовых палаток, которые школе подарили пограничники. Надо было доставать хоть какое-то оборудование: мебель, белье, посуду, устраивать кухню, найти подходящих людей для обслуживания.

Ходили, ходили ребята, и вдруг как заколодило — Целую неделю никого, кроме Тони. Хоть волком вой. Я знала, что начались экзамены, но все равно было обидно. Неужели Люська не может вырваться хоть на минутку и рассказать, что там и как! С Тоней о школьных делах разговаривать бесполезно. Она слышала, что вроде бы все пока благополучно, что никто из моих одноклассников не срезался, но подробностей не знала. Зато она уладила дело с Васькой Мальковым. Какой у них был разговор — не знаю, но Васька не стал писать про меня заметку. Ну и ладно.

Неделя тянулась долго-долго. А в воскресенье утром ко мне пришла мама. Она накануне вечером вернулась из санатория. Выглядела хорошо: бодрая, посвежевшая, ясноглазая такая. Вроде бы помолодела. Она поставила в литровую банку какие-то очень пахучие белые, цветы, поцеловала меня, спросила, болит ли нога. Улыбнулась скупо:

— Ну вот. Обе мы с тобой битые. Что делать, дочка, мы — их, они — нас. А за правое дело не только здоровья, жизни не жаль.

Я спросила:

Ты совсем поправилась?