На службе Отечеству!

Однако даже после того, Юра, как по твоему требованию доступ в газету мне вдруг закрыли, я счел нужным в «Московском литераторе» заявить: «В целом мое отношение к „Патриоту“ одобрительное, газета делает важное патриотическое дело. Иначе я не пришел бы сюда». Ну, а критические соображения у меня были, есть, и я открыто высказывал их и «Советской России», и «Правде», и «Завтра», и «Дуэли», и «Нашему современнику»…

И вот все забыто, перечеркнуто, брошено коту под хвост. «Встать! Суд идет!.. Ваша фамилия, имя, год рождения, род занятий, национальность?.. Именем Российской Федерации…» Батюшки, да что читатели-то на это скажут? Мало того, что «Патриот» закрыл доступ на свои страницы патриоту, а теперь еще и судит патриота…

— Да за что же, Иван? — говорю. — Уж не за то ли, что я возмущался пространной публикацией у них комически незуразного Рыбкина с дюжиной фотографий, дружка Березовского, или хохотал, когда появился у них на пяти страницах какой-то нестабильный Жеребчиков опять с четырнадцатью фотографиями, на одной из которых этот Жеребчиков-Кобылкин чуть не в обнимку с главным редактором.

Шевцов точно не знал, но все же разговор с ним я закончил так:

— Уж ты, Иван, замолви там за меня словечко этим осьминогам. Больно неохота в возрасте Льва Толсто за решетку или за колючую проволоку.

Иван, добрая душа, обещал.

Но вскоре случилось несчастье, которое, вероятно, только и спасло меня от суда: «Патриот» сгорел. В прямом буквальном смысле — дотла. Все семь или восемь кабинетов с мебелью, рукописями, книгами, оргтехникой. Погибли и два ордена журнала — Трудового Красного Знамени и Красной Звезды. Ну, после такой беды какие могут быть счеты.

Узнав о пожаре в тот же день, я сразу позвонил по мобильнику Николаю Тимофеевичу Литвинову, заместителю главного, и выразил сочувствие в беде. Потом — Проханову в «Завтра», Ягунковой и Спехову в «Правду», в «Советскую Россию» на автоответчик, Мухину в «Дуэль», Козенковой в «Молнию». Там никто ничего не знал. Вот она, сплоченность оппозиции! И сажать начнут поодиночке, а «товарищи в борьбе» и об этом знать не будут. Просил дать хотя бы информацию. Все откликнулись, дали хорошие публикации.

Однако, исполнив то, что полагалось, я с ужасом подумал: ведь в поджоге могут заподозрить именно меня! Действительно, однажды Станислав Куняев закатил мне жуткую истерику в редакции «Нашего современника» — и вскоре на его кабинет обрушилась стена соседнего дома, слава богу, ночью; недавно «Русский вестник» напечатал поносную статью Валентина Сорокина о Ленине и обо мне, — и через пару дней, как мне говорили, там произошел взрыв в компьютерном цехе… А теперь вот отличился Ванюша Савельев, магистр государственного управления, как он подписывает статьи. Не так давно он гневно грозил в «Патриоте» супостатам моим именем. А получив Шолоховскую премию, тоже напечатал там поносный стишок обо мне, — и вот все сгорело дотла! Ах, магистр!.. Управлял бы ты государством и не трогал поэзию.

Позвонил одному приятелю посоветоваться. Узнав о пожаре, он сказал:

— Конечно, я им, как и ты, от души сочувствую, сожалею, но, как человек верующий, скажу, что этого можно было ожидать, ибо Ларионов, Сорокин, какой-то Дундич и сам Бондарев вздули на страницах газеты злобу и ненависть до такого градуса, до такого накала, что газета не могла не воспламениться сама собой.

Позвонил другому приятелю. Тот был краток:

— Одним гадюшником в России стало меньше.

Я бросил трубку.

Но он тут же перезвонил и сказал: «Я же имел в виду „Дом Ростовых“ в „Патриоте“. С этого „Дома“ и начались у газеты все несчастья, все беды. И вот достукались…»

* * *

А тогда, Юра, после разговора с Иваном я вернулся к твоему письму. Первое впечатление: какое величие духа! И первый вопрос: как выносишь ты столь многолетнее величие? Неужели не обрыдло?

Но сразу скажу и так: это был новый страшный удар по моему старческому уже мягкому темечку.

Почему? Да как же! Я написал тебе о трех важных для писателей вопросах: о судьбах «Дома Ростовых», издательства «Советский писатель» и Шолоховской премии — это главное в письме. Я привел конкретные имена, факты, даже цифры. Ко всему этому ты имеешь прямое и очень важное отношение. Но в твоем ответе ни один из этих вопросов даже не упомянут. Все сведено к моей грешной персоне и к рассуждению о критике. Твое письмо так и озаглавлено: «Так что же такое критика?» При чем здесь литературная критика?