На сеновал с Зевсом

   – Я так и думала, – сказала я. – Понимаешь, со вторым похищением все непросто оказалось. Во-первых, эти Сальниковы своим автомобилем человека сбили – того самого фотографа, Горшенина. Я полагаю, он очень некстати выскочил со своим фотоаппаратом. Видно, тоже в зале сидел, приглядывал за светловолосой девушкой на моем месте в третьем ряду, думал – это я там сижу, хотел после спектакля фотосессию продолжить… А преступникам работа папарацци ничего хорошего не обещала, вот и переехали они Игогошу вместе с его камерой. Но Элечке они ничего не сделали. Ничего! В том-то все и дело.

   – Не понимаю, – признался мачо.

   – Вы, мужчины, толстокожие существа! – посетовала я. – Прямо, носороги какие-то! Ну, чего ты не понимаешь? Тебе не ясно, почему они не заперли ее в подвале, как рабыню страсти, а отпустили на все четыре стороны целой и невредимой?

   – Нет, как раз это я понимаю очень хорошо, я видел фотографии Элечки, – скривился «носорог». – Если эти ребята вместо тебя вывели из зала ее, они, сто пудов, были о-очень разочарованы, и я их понимаю. Я другого не понял: с чего эта дурочка так расстроилась, ей же ничего плохого не сделали?

   – Так в том-то и дело! – закричала я, обратив на себя внимание всех присутствующих в зале.

   Пришлось срочно извиняться:

   – О, простите мне мою эмоциональность!

   – У нее папа итальянец! Сплошная экспрессия! – улыбаясь, соврал подоспевшему метрдотелю Алехандро.

   – И думать забудь так шутить, у меня папа – настоящий полковник, и это такая экспрессия, что Отелло и рядом не стоялло! – сквозь зубы прошипела я шутнику, когда метрдотель отошел. – Вернемся к Элечкиному душевному расстройству. Ты думаешь, что именно должна была почувствовать некрасивая тридцатилетняя девушка, в жизни не видевшая мужского внимания и не знавшая мужской ласки, когда ею пренебрегли даже насильники?!

   – Опаньки, – пробормотал Алехандро и почесал в затылке.

   Чувствовалось, что такого глубокого психологизма он от нашего криминального сюжета не ожидал.

   – Я думаю, она должна была люто возненавидеть весь мир, а в первую очередь – себя и маму, которая произвела ее на свет такой уродиной, – закончила я.

   Мачо не нашел, что возразить, и мы замолчали, но спустя несколько мгновений печаль смыла солнечная неополитанская мелодия. Подгоняемый улыбающимся метрдотелем, к нашему столику прибился скрипач – специально для того, чтобы сыграть «Санта Лючию» для дочери моего мифического итальянского папы.

   Под исторически чуждые мне напевы неаполитанских солнцепоклонников я распрощалась с Алехандро и, не смотря на его протесты, уехала домой на такси.

   – Ну, ты сильна, Кузнецова! – в очередной раз до краев наполняя чашки ароматной жидкостью цвета кофе с молоком, восхитилась Трошкина. – Давай за тебя! За твой не женский ум!

   – Который несовместим с женским счастьем, – пробурчала я, принимая чашку.

   Мы с подружкой сидели под высоким кипарисом в глухом закоулке просторного двора. Окружающая древесный ствол старая резиновая покрышка заменяла нам лавочку, а пенек другого дерева – столик. На расписном подносике из наследства Алкиной бабушки стоял фарфоровый чайник, до краев наполненный «Бэйлисом». Чтобы никто не подумал, что мы пошло пьянствуем, Трошкина конспиративно перелила ликер из бутылки в во всех смыслах невинный сосуд и дополнила сервировку красивыми чашками.

   – Что такое счастье – каждый понимает по-своему! – Подружка назидательно процитировала классика. – В твоем случае можно радоваться, что ты сделала доброе дело.

   – Это какое? – уныло спросила я.

   – Не какое, а которое! – поправила Алка, давая понять, что речь идет не иначе как о целой череде моих добрых дел. – Во-первых, ты спасла от незавидной участи секс-рабыни свою сослуживицу Марусю. Во-вторых, отвела подозрения грозной Лушкиной от своего шефа, Бронича. В-третьих, ты умиротворила мстительного Борюсика, вычислив настоящих виновников гибели его друга-фотографа. В-четвертых…

   – Ну, ну? – хлебнув бодрящего пойла из чашки, поторопила я подружку.

   – Ну, что еще… Ага, вот: ты объяснила фальшивому майору Романову, почему Элечка Лушкина хотела убить свою мать, и благодаря тебе этот менее талантливый сыщик получит свой гонорар.

   – Он мог бы получить кое-что гораздо более ценное, – угрюмо пробубнила я в чашку, которая любезно замаскировала мои опрометчивые слова гулким эхом.

   – Слушай, а как их за это накажут? – с интересом спросила подружка.

   Ясно было, что она спрашивает не о мачо, которого я лично в качестве пожизненного наказания хотела бы приговорить к бесславному забвению мной.

   – Ты про похитителей Маруси? – уточнила я. – Боюсь, мне нечем тебя порадовать. Я спросила у своего капитана, и он рассказал мне возмутительную вещь. Оказывается, в действующем Уголовном кодексе нет статьи за похищение невест!

   – Типа, воруй девок сколько хочешь?! – шокировалась Трошкина. – Сто процентов, этот Уголовный кодекс сочиняли мужики! Вот ведь шовинисты!

   – Не совсем так, потому что есть статья сто двадцать шестая, которая предусматривает наказание за похищение человека. – Я с удовольствием блеснула эрудицией. – А невеста – тоже человек.