На пути в Халеб

«Ну как, Ахиллес, — спросила богиня Афина, спустившаяся с заоблачных высот в образе птахи и обернувшаяся гордой неприступной дамой. Она ласково улыбнулась своему любимцу. — Каждый вечер одно и то же. Меня удивляет, почему ты сидишь тут и размышляешь, вместо того чтобы пойти и догнать эту жалкую черепаху. Встань и примись за дело!» — «Но, госпожа, — отвечал Ахиллес, — мне надо все обдумать. Не иначе, как здесь кроется какой-то подвох». — «Мой тебе совет: встань и беги за черепахой, иначе она первой доберется до намеченной цели», — сказала богиня, превратилась в птаху и взмыла к облакам. «Ведь и философу, — продолжал размышлять Ахиллес, — была ведома скорость черепах. Он утверждал, что когда черепаха доберется до середины пути… а я достигну середины пройденного ею половинного расстояния… Возьмем, к примеру, ветку, пересекающую тропу, и предположим, что это воображаемая точка, к которой подошла черепаха. Когда ее голова пройдет над веткой, я опущу ногу перед ее головой. Не будет ли это означать, что я победил? Но ведь ветка имеет толщину. Возьмем лучше веревку, нитку, волос, воображаемую линию, наконец. На дороге лежит волосок. Черепаха пересекает этот волосок концом своего хвоста. Хвоста?.. Я поклялся своей богиней, что сделаю всего несколько шагов и достигну цели еще прежде, чем черепаха высунет голову из панциря и разглядит, куда ей предстоит идти!» Но не успел Ахиллес закончить последнюю фразу, как вспомнил, что философ утверждал: черепаху нельзя догнать, не то что опередить.

Так Ахиллес сидел, погрузившись в думы, пока не почувствовал, что стемнело, и не зажег факел — знак черепахе, что настало время поворачивать назад. «Ну и жизнь… ну и жизнь… — печально ворчала черепаха, возвращаясь в садик, где у нее была устроена нора с изрядным запасом салата и сена. — Великий Ахиллес на поверку оказывается хуже самого жалкого раба». А возвращавшийся домой Ахиллес столь же печально и горько думал о воображаемых камнях преткновения, которыми загромождают его путь все эти живущие за горами и морями философы. Но печальнее всех была взирающая с небес богиня. Она-то знала, что воображаемые границы и отметки — это реальные преграды, которые у Ахиллеса в крови.

Исмар Леви останавливает время Пер. З. Копельман

Неоспоримая истина гласит, что время нельзя повернуть вспять. Ни одна самая блистательная математическая теория, ни одна самая смелая физическая модель не в состоянии вернуть даже крошечной доли секунды — того мгновения, когда вспыхнула пламенем некая спичка или отворилась некая дверь. Однако невыполнимость задачи не избавляет от страстного желания справиться с нею. Только лучше я расскажу вам об Исмаре Леви, красавце, чья недолгая жизнь мало кому стала бы известна, если б не странная попытка самоубийства во время процесса Камина, проходившего в Тель-Авиве осенью 1953 года.

Желающих отомстить нацистам было немало, в том числе людей вполне здравомыслящих и прозорливых. Мне лично известно о трех добровольческих группировках, которые в год окончания войны и в два последующие года предполагали выступить из Тель-Авива по маршруту мщения. Если бы эти люди служили в великих армиях и в сумятице боя дали выход бушевавшему в них неукротимому чувству, их деяния попросту списала бы война. Но когда бои отгремели, любые попытки организованных выступлений казались дерзким вызовом порядку ничуть не менее грозному и незыблемому, чем тот, что сокрушила война. Попытки эти, однако, провалились из-за досадных, даже постыдных мелочей, и с тех пор самую память о них поглотило неловкое молчание. Та же участь наверняка постигла б и «Братьев Дины», не стань их командиром Исмар Леви.

В июле 46-го один из представителей «Хаганы» в Париже, Мешулам Камин, получил приказание открыть в Марселе агентство и зафрахтовать несколько кораблей для нелегального ввоза в Палестину бывших узников концлагерей, которые мыкались теперь в пересыльных пунктах, разбросанных на юге Франции. Из Палестины выслали на подмогу Камину молодого человека, Исмара Леви, который в течение короткого времени создал такое агентство при содействии небольшой судоходной компании, именовавшейся «Аргос — Средиземное море». Леви и судно подыскал — называлось оно «Горин», — голландское, водоизмещением девять с половиной тонн. Однако владельцы судна наотрез отказывались от фрахта, а на покупку корабля требовалось изрядное количество денег.