На пути в Халеб

— Да, я хорошо помню это дело. Их продали вместе с другими вещами моего деда.

— Так телескопы были вашего деда?

— Его. — На губах Шалома Альбо появилась улыбка. — Все это продали, чтобы купить для него полдома в Гедере.

— После продажи телескопов ваш дед не очень тосковал?

— Да он десятки лет в них уже не смотрел. Еще до моего рождения он бросил это занятие. Только иногда, когда на небе происходило что-то необычное, мы взбирались на крышу. Или, скажем, в день рождения одного из нас, детей… Нет в небе такого, чего он не знает!

— Вы… вы хотите сказать, что ваш дед поныне жив?

— Еще как жив! — ответил Шалом Альбо.

Он быстро и учтиво обслужил двух покупательниц.

— Странно, — промолвил Винницкий, взволнованный этим сообщением. — Странно, что человек десятки лет не прикасался к двум таким отличным телескопам.

— Пятьдесят лет, — уточнил Шалом Альбо.

— Как вы думаете, почему он перестал?

— Думаю, по занятости, — ответил Альбо после долгого раздумья. — Раньше у дедушки была одна лавка, а потом стало две. Работы много. Первая лавка сгорела. А детей-то семеро.

— Ваш дед только наблюдал небо или писал что-то по астрономии?

— Этого я не знаю. Может быть, когда-то давно. Но он состоял в переписке с астрономами. Помню, в ящиках у него были марки и конверты со всего света.

— Как точно зовут вашего деда?.. Простите, что я вас так допрашиваю.

— Эзер Альбо.

— А не было ли у него какого-то прозвища?

— Прозвище? — удивился Альбо. — Да если вас интересует дедушка, почему бы вам с ним не встретиться? В Гедере вам приходилось бывать? Я напишу, как к нему добраться.

— Так его можно навестить?

— Он болен. Но навестить его можно.

В лавку впорхнула стайка детей.

— Можно, только пошлите ему письмецо с предупреждением о приезде.

— Так и сделаю. Большое вам спасибо, — сказал Винницкий.

День поездки в Гедеру выдался солнечным. Дул прохладный ветер. Как во всех старых поселках, под деревьями стояли ослики, запряженные в двуколки. Огромные, словно дома, голубятни проглядывали из-за кипарисов, финиковых пальм и белых тополей с раскидистыми ветвями.

В этом сплетении Винницкий находил особенную прелесть. Пышная зелень садов, маленькие беленькие домики напомнили ему его славянское детство. Разве что такого обилия цветов в горшках там не было.

Во дворе Эзера Альбо тоже высилась голубятня. Калитка была открыта. С тропинки, ведущей к входной двери, сметены сосновые иглы. Другая тропа вела к углу дома, где был боковой вход — несколько серых каменных ступеней.

Дверь открыла загорелая женщина в белом платке.

— Здравствуйте, — поприветствовала она гостя. — Альбо одевается. Пройдете в дом или здесь подождете?

— Здесь подожду.

— Ладно, сидите во дворе. Только не затягивайте с ним разговор. Четверть часа, минут двадцать — не больше.

Она вошла в дом и прикрыла за собой дверь. Винницкий сел на стул, сработанный столяром-любителем. На выгоревшей мягкой обивке остались узоры дождевых потоков. Белые облака двигались над Гедерой; в саду пел дрозд, и Винницкий, как всякий встающий рано тель-авивский житель, узнал его голос. Из дома, осторожно ступая, вышел старик с небольшим подносом. Рубашка и штаны цвета хаки висели на старике, как на вешалке, лицом он тоже был очень худ. Белые усики, маленькие глазки. В мочке уха — золотая серьга: украшение ли это или знак, что он — старший сын? Старик поставил поднос на стол: стакан воды, стакан сока и круглая сдоба.

— Впервые слышу от кого-то об этой книге. И вправду сказать, не помню, когда открывал ее в последний раз. Вы-то где на нее наткнулись? — Голос старика был довольно резким, но приятным.

— В лавке подержанных книг.

— Подержанная книга, которую больше уже не держат, — улыбнулся Альбо. — Вы астроном?

Винницкий утвердительно кивнул.

Старик подвинул к нему поднос и достал из кармана своей рубашки сигареты, янтарный мундштук и спички. Движения его были так же медленны, как и походка.

— Не скрою, уже много месяцев занимает меня тайна этой книги, — сказал Винницкий. — Чем больше ее читаю и перечитываю, тем меньше понимаю характер ее автора. И даже сейчас, когда я сижу напротив вас, мне не верится, что она, книга, действительно была кем-то написана. Мы перерыли картотеки в поисках имени «Пашаро».

— Я добросовестно изучил предмет наших с вами интересов, — произнес Альбо с видом старого актера, припоминающего слова роли, которую он сыграл в молодости. — Персиваль Ловелл отвечал мне письмами на тридцати листах… О да, я изучил его очень хорошо. — Он хрипло рассмеялся и расправил свои усики.

— Я буду вам премного благодарен, господин Альбо, если вы согласитесь рассказать мне про свою жизнь, дабы мне стало понятно, как возникла эта книга, — попросил Винницкий; из-за опасения, что старик откажет, он нервничал, и голос его дрожал.

— Да, с превеликим удовольствием, мой друг, — сердечно согласился Альбо. — Неминуемо должен наступить час, когда сыщик выслушивает исповедь преступника, полицейские уже стоят за шторою, а их товарищи приникли ухом к дымоходу…

— Вы из очень религиозной семьи?

— Из очень бакалейной семьи, — ответил Альбо. — Но я учился в небольшой талмуд-торе.