На пути в Халеб

Жиннет и Франк собирались отправиться на экскурсию в Шато де ля Бирэд, имение Монтескье. Было уже восьмое сентября, когда я вспомнил об их намерении. Двенадцатого они собирались покинуть Париж. Когда они еще только планировали это путешествие, я оставил у Франка несколько карт и книг, написанных местными историками. Теперь это было прекрасным предлогом, чтобы наведаться к нему и разузнать кое-что о происшедших в Жиннет переменах.

Мне было нелегко прийти на улицу, где он жил, подняться по лестнице и позвонить. Я снова спустился и зашел в кафе напротив сыграть во флиппер и выпить пару стопок кальвадоса. Когда я вновь поднялся к его квартире, было уже довольно поздно. При виде меня на его лице появилась улыбка, которая все расползалась и не могла или не желала исчезнуть, улыбка, означавшая удовлетворение либо злорадство. Я хотел было сказать: «Отчего ты так ненавидишь меня, Франк? Ведь я…»

— Заходи, присаживайся. Кофе хочешь?

— Не беспокойся, — ответил я. — Я пил внизу, в бистро. Я вспомнил, что ты отправляешься в путешествие, и зашел попрощаться и пожелать тебе доброго пути. Если карты и книжки тебе больше не нужны, я бы их забрал.

По сути говоря, я был цыганской крови. Я ждал, что Франк скажет в ответ что-то вроде: «Разве ты с нами не едешь? Мы ведь вместе придумали маршрут».

— Да, книжки, — протянул Франк, — на, возьми. Все равно мы не едем.

— Не едете? Разве Жиннет не писала по разным адресам, что собирается туда приехать?

— Писала? Что ж, поездкой больше, поездкой меньше.

— Маршрут был намечен хороший, — промямлил я.

— Всякий намеченный план хорош, — ответил Франк. — Ты-то как?

Во взгляде Франка читалось, как я выгляжу. Я был небрит — из-за того, что по возвращении из Бордо легкое раздражение высыпало на коже, крылья носа были воспалены и красны, кожа под бровями шелушилась, мой черный свитер был в чистке, поэтому я надел белый, с дырами на локтях и еще в нескольких местах. Глаза покраснели от недосыпания.

— Я в полном порядке.

— Остановился в гостинице?

— В гостинице «Сфинкс» на улице Голанд.

— Понятно, — ответил Франк.

— Весьма живописно…

— Ну да…

— Ладно, не хочу мешать…

— Подожди минутку. Я только принесу тебе карты и книги…

— Жиннет занята чем-то другим, или это ты…

— Нет, просто мне расхотелось ехать. А ты? Ты что, уезжаешь из Парижа? Рассказывать детям об Али-бабе и сокровищах?

(Отец Жиннет заметил как-то, что многие студенты, возвращаясь к себе на родину, рассказывают об успехе, которого достигли в Париже, Лондоне, Нью-Йорке. «Украшают свое прошлое», — сказал он.)

Эту ничего не значащую фразу Франк проговорил со скрытой ненавистью. Я побелел, и на моем лице, как видно, проступила ярость, потому что Франк, который как раз собирался протянуть мне книги, внезапно отступил в испуге и замешательстве.

Он положил книги на комод.

Я улыбнулся, но его ненависть была так сильна, что даже эта жалкая улыбка обманула его.

— Так ты покидаешь Париж? — снова задал он тот же вопрос.

Я взял книги и повернулся, чтобы уйти.

Уходя, я успел заметить его глаза и закушенные губы.

Похоже, было что-то в «дурном глазе» Франка, потому что я по-прежнему держал себя в неприглядном запущенном виде. Я больше не ходил в Сен-Женевьев, и читательский билет в зал периодики оставался девственно-чистым в своей прозрачной корочке. Днем я лежал или спал у себя в номере, а ночью слонялся по улицам, стараясь не попадаться на глаза людям, которые разговаривают сами с собой. Часами бродил я среди боязливых теней и ярких и беззвучных, как в немом кино, светофорных огней, среда одиночества витрин и неведомых предметов, поблескивавших на мостовой.

Однажды ночью я ел кускус у «грязнули», где все еще не закрывали, потому что горластая компания захватила почти все столики и заказывала, одно блюдо за другим, грозя опустошить всю жалкую кухню «грязнули». Я сидел почти напротив двери и видел, как она распахнулась от пинка и вошли двое, низенький придерживал того, кто был повыше и у которого лицо и одежда были в крови.

— Мне требуется помощь — сказал невысокий. Второй приподнял голову. Это был брат Элен. Молодой нотариус из Хонифлёра является в полвторого ночи весь в крови к «грязнуле»? Я подошел к ним и спросил:

— Рене, ты меня помнишь?

Когда невысокий увидел, что есть кому заняться Рене, то со словами: «Я должен бежать!» — испарился прежде, чем мы успели что-либо ответить. С лестницы доносились его торопливые шаги.

Я подвел Рене к раковине и щербатому зеркалу. Он вымыл лицо и руки. У «грязнули» под зеркалом нашлись йод, пластыри, таблетки от поноса (еда у него была сомнительной свежести) и от головной боли — видно, какая-то добрая душа оставила их там на всякий случай.

— Что произошло? — спросил я.

— Ужасно, просто ужасно, — ответил Рене шепотом.

— Хочешь чего-нибудь поесть?

— Да, я голодный.

— Ты ешь кускус? Это все, что они могут предложить.

— Все равно. О Боже!

— Ты ранен?