На пределе!

Вот уже между столами засновали официантки в белых кокетливых передничках и наколках на голове. Чем примечательны были наши спартанские столовки — так это официантками. Отстояв в очередях за хлебом и талонами на «первое» и «второе», мы потом, как подгулявшие купчики, получали еду из рук официанток. Были они как и мы просты, наивны и неискушенны в тонкостях застольного этикета. Они тащили нам тарелки, опуская большие пальцы в суп; они называли редкостный пудинг из манной каши путником, форшмак — башмаком, котлеты — коклетами; они не давали себя в обиду и запросто обещали «вылить суп в харю», если едок посмел высказать какое-либо замечание о их бесцеремонности и грубости. Но до выливания супа дело доходило чрезвычайно редко, мы, питающиеся в столовке, тоже не обладали должной вежливостью и знанием этикета, и за словом в карман не лезли…

Припоздавшие гости приходили в столовую облепленные мокрым снегом. С наступлением вечера пурга забушевала сильнее. Ветер выл и бесновался, хлопал дверями пустых сушильных сараев.

А в столовой светло, тепло, уютно. Просим Стржалковского открыть вечер, сказать слово. Высокий, представительный, с пышной седой шевелюрой, одетый в безупречный костюм тройку, инженер поднимается над столом, берет рюмку (только на этом столе рюмки, на других стаканы, алюминиевые кружки, фаянсовые щербатые чайные чашки).

— Дорогие женщины, — начал он. — Ваш сегодня праздник. В горькое время празднуете вы его. Но и в победное время. Наши войска гонят и бьют врага на его земле. И в этой победе — ваш труд. Слава вам, дорогие женщины! Пусть счастье придет к вам вместе с победой.

У французов, у этих самых галантных по отношению к женщинам кавалеров, есть поговорка: шерше ля фам, что в переводе на русский язык означает — ищите женщину. В любом деле французы предлагают искать участие женщины. Вот и когда придет победа нашего народа, а она не за горами, мы будем искать женщину, мы укажем на вас, милые мои работницы, и мы скажем: в этой победе ваш труд, ваш огромный и ничем незаменимый вклад.

За вас, женщины!

Зал шумел, аплодировал, звенели стаканы, женщины по- простонародному чокались стаканами, кружками, тянулись через стол, чтобы достать, расплескивали дорогую влагу, смеялись. Спирт почти мгновенно подействовал на этих изработавшихся, усталых, пребывающих в постоянном голоде людей. И сразу шум голосов беседующих слился в один неразборчивый гул. Развязались языки, осмелели всегда молчавшие, сдержаннее стали любители поболтать.

Тосты произносили Кондратенко, Копейкин, от женщин — Мария Гребнева. Еще кто-то из мужчин пытался поздравить женщин, но ему не дали заговорить: звонкими голосами завели в одном углу зала песню «На позицию девушка провожала бойца…»; в другом конце, где женщины постарше, пели «Шумел камыш…»; ближе к столу с «начальством», где сидели наши комсомолки, выводили душевно «Дорогая моя столица, золотая моя Москва…» Поющие нисколько не мешали друг другу. А в этом песенном разноголосье с душевной обнаженной открытостью велись застольные беседы о жизни, терпеливо и сочувственно выслушивались исповедальные монологи подруг, уставших носить в своем сердце личные невзгоды и обиды от злодейки судьбы.

Занятый обременительными хлопотами распорядителя, я становлюсь невольным свидетелем и участником этих бесед и монологов. Хожу по залу, то и дело откликаюсь на приглашения:

— Геннадий, к нам подсаживайся… Да ты не торопись, ты послушай, что я хочу сказать, — тянет за рукав меня Поля Сапрыкина, пододвигая табурет. — Вот война окончится, отпустят меня на Волгу? Выйдет нам послабление, чтобы домой можно? Уволят, аль нет?

Успокаиваю, говорю уволят. Это на время войны нас всех закрепили, по десять часов работаем (и больше), без отпусков… Вынужденная общей бедой мера. А вот война окончится, все будет по-другому. Сапрыкина слушает, счастливо улыбается, говорит мечтательно:

— Хорошо у нас на Волге. Село наше на высоком берегу… Черемуха весной у самой воды… Бывало возьму коклюшки, сяду на бережку и вяжу кружева, у самой воды. Я ловко вяжу. Могу дорожку, могу подзор, что хошь свяжу тебе…

— А я крючком, — вмешивается в разговор соседка Сапрыкиной.

Пользуясь случаем, покидаю Сапрыкину. С другого стола уже слышится приглашение:

— К нам, Геннадий! Ты вот рассуди-ка нас, — это говорит Дуня Шестакова. — Вот она, — указывает на рядом сидящую женщину, — похоронку получила. Так. Теперь ее сватает один, директивник, скажем. Он и не свободный и не заключенный. Черт его знает кто…

— Он хороший мужчина, — робко возражает собеседница.

— Все они хорошие до поры до времени. Трое у тебя? Нужны они ему?

— Он детей любит, — защищает женщина кандидата в мужья.

— А если муж возвернется? Так ведь бывает, а? Что станешь тогда делать?

— Не знаю, — испуганно лепечет женщина, с ужасом глядя на беспощадную свою товарку.

… — Я ему говорю: не лезь, у меня муж есть. Погнала…