На подступах к Сталинграду. Издание второе, исправленное

Командир мотострелков выслушал крепкий разнос, но сдержал бушевавшую в нём, гордость прусского воина. Обер-лейтенант не стал возражать. Он обещал сделать всё, что только возможно, и отключил микрофон.

Главное, что он уже выполнил свой воинский долг, сообщил в штаб полка, о провале похода по советским тылам, и услышал, что помощь должна появиться с часу на час. В том, что она подойдёт, у него не возникло сомнений. Раз полковник сказал, значит, всё так и будет.

Сейчас ему отдан новый приказ, и если он снова провалит задание, то с ним разберутся очень сурово. Разжаловать его не разжалуют, а вот перевести в штрафной батальон, номер которого начинается с цифры «500», это здесь запросто.

Таких батальонов на фронте с Россией хватало с избытком. Причём, отправят туда, не меньше чем на три долгих года, а то и на пять. Тогда прощай повышение в офицерских чинах, отпуск домой и прочие радости воинской службы.

Новоявленный ротный крикнул фельдфебелям, чтобы они шевелились. Те стали орать значительно громче. Солдаты и другие чины, что чуточку выше простых рядовых, схватились за инструмент. Они подошли к обочине насыпи и осторожно спустились в болото. Увязая по пояс, а то и по грудь, в мерзко пахнувшей жиже, они побрели к небольшим островкам, торчавшим из мокрой низины.

Стрелки выбирались на крохотные участки земли, брались за топоры и валили деревья, повреждённые зимними бурями или болезнями. Они очищали от сучьев и веток тонкие кривые стволы, пилили на короткие слеги и тащили по грязи обратно к дороге.

При помощи ржавых канатов «строительный лес» вытаскивали на узкий просёлок и поднимали на уставшие плечи. Обходя курящиеся дымом машины, рядовые несли «дрова» к переправе.

Все громко пыхтели и тихо ругались на проклятых славян. Мол, вот идиоты, не могли здесь построить хороших дорог и железных мостов. То ли, дело в милой, добродушной Европе. Там части вермахта занимали огромные страны одну за другой.

Причём, не всегда вылезали из своих «Ганомагов». Просто въезжали в уютные города и селенья и шли выпить пива в ближайшем кафе. Никто в них не стрелял и даже не мог посмотреть на солдат косым ненавидящим взглядом. А что они обнаружили в ужасной России? Только дикость и грязь. Унтерменши проклятые!

Павел скоро очнулся, хотел открыть запорошенные прахом глаза, но с ужасом понял, что не может этого сделать. Парень с испугом прислушался к своему организму и осознал, что не чувствует боль от ранений. Значит, ему повезло. Он сразу вспомнил о том, что лежит в окопе ничком, и тотчас успокоился. Просто уткнулся лицом в рукав гимнастёрки, вот и прижал веки так, что они не шевелятся.

Боец отметил, что нет ни разрывов, ни пулемётной стрельбы, а почва под ним совсем не трясётся. Он медленно поднял гудящую голову и ощутил, как с неё тонкими струйками стекает мелкая пыль. Стараясь, не забить себе горло, он перестал на какое-то время дышать, выбрался из небольшого укрытия и, помогая руками себе, сел на рыхлую почву. Это была сухая земля, выброшенная из минных воронок.

Парень отёр лицо рукавом, осторожно открыл глаза и осмотрелся по сторонам. Ровная площадка холма была густо усеяна ямами диаметром в метр или чуть больше. Они попадались так часто, словно здесь собирались сажать великое множество плодовых деревьев. Но не в каком-то порядке, а так, где придётся. Среди больших углублений лежали куски твёрдой глины, обломки жердей от навеса и клочья посеревшего сена.

Неожиданно для себя, Павел подумал о том, что теперь он на собственной шкуре узнал, что значит, быть под миномётным обстрелом. Ведь сам бил по фрицам тяжёлыми «чушками» калибром в восемьдесят два миллиметра.

Насколько он помнил, у фашистов они всего восемьдесят один, но это ничего не меняет. Сила взрыва ничуть не слабее. Да и расстоянье полёта почти, то же самое. Разве что наши войска могут использовать мины врага, а советские немцам уже не подходят.

Отбросив никчёмные мысли, невесть для чего, замелькавшие в черепе, парень продолжил осмотр. Ближе к обрыву, выходящему к дамбе, темнела очень большая воронка. Она оказалась размером раз в семь-восемь крупнее, чем все остальные. Огромная яма продолжала дымиться и крепко вонять сгоревшим тротилом. Похоже, что здесь находились ящики с боеприпасами.

Сразу за внушительной выемкой, виднелась 76-ти миллиметровая пушка, покрытая слоем из пыли толщиной в указательный палец. Она слегка покосилась на левую сторону, но выглядела практически целой.

Двое суток назад, орудие одиноко стояло в маленькой роще, что накрыла артиллерия немцев. После налёта фашистов оно походило на новое, привезённое недавно с завода, но и сейчас, смотрелось нисколько не хуже.

— Ничего его не берёт! — удивился солдат. Он с трудом поднялся на ноги и, качаясь, словно матрос после сильного шторма, направился к «дивизионке». Вернее сказать, к той обширной площадке, на которой она находилась.

Взрывы множеств мин снесли невысокие брустверы внутрь и добавили грунт, выброшенный из десятков воронок. Окоп и раньше был не очень глубоким, а теперь, оказался засыпан почти целиком.