На палачах крови нет

Все-таки роковой женщиной была эта Донгер: многие ее любили, но никому не принесла она счастья. Своего третьего мужа довела до того, что тот в разгромленную Германию бежал, лишь бы быть подале от нее. Привозил оттуда меховые шубки да шелковые платья. А Изольда про богатого дружка ему талдычила: «У него сундуки полны, причем не с немецкими вещами, как ты привозишь, я американские отрезы, золото и бриллианты. Он рассказывал, что когда он приехал в квартиру, то бриллианты в вазах так и стояли. Ты знаешь, сколько у него пар золотых часов? Он мне в подарок надень рождения принес дамские золотые часы, все усыпанные бриллиантами!»(10). И требовала себе таких же подарков.

В конце концов попался бедный муженек, а следом и ее арестовали — «за пропаганду прогерманских националистических взглядов, клевету на русский народ и советскую действительность(11). Если б знал солдат, с кем гулял! А Донгер козыряла на допросах чем могла. Поэтому и Михаила Матвеева как дружка своего старинного преподнесла.

Допросили чекиста: что знаешь — говори! Ничего-то он, кроме печки, не знал, но понял: охмурила его дура, приворожила, и теперь придется расплачиваться сполна. Но второй раз в тюрьме сидеть? Ну уж дудки. И взмолился Матвеев об отставке, только бы все — по-тихому. Отставку дали, учтя заслуги.

Вышел Михаил из Большого дома НКВД на Литейном, добрел до Невского проспекта, где начинал мальчиком на побегушках. Может, вспомнил отца-мать по дороге. И дом свой деревенский. И всю жизнь свою революционную, начавшуюся у стен Зимнего дворца. И тысячи расстрелянных им на далеких Соловках в Белом море.

Но скорее всего, ничегошеньки не вспомнил Михаил Матвеев. Ни в чем не усомнился он, солдат Революции, беспрекословно исполнявший ее кровавые приказы.

А в 1971 году помер и, кажется, ни разу не перевернулся в гробу.

ПЕРЕЛЬМУТРИЩЕ

Слишком явное — призраком, миражом кажется.

В. Андреев. «Расколдованный круг».

В Петербурге на Лиговке дом стоит, номер сорок четыре — неподалеку от Невского проспекта. Дом как дом, Перцов называется. Когда-то здесь, в деревянном флигелечке, революционер-демократ Виссарион Белинский скончался. Перед смертью все великого писателя Гоголя поносил: «Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия… По-вашему, русский народ самый религиозный в мире: ложь!» А Гоголь ему смиренно: «И вы, и я перешли в излишество. Я, по крайней мере, сознаюсь в этом, но сознаетесь ли вы?» Куда там! так и помер, норовя глотку перегрызть всякому, кто усомнится в грядущем царствии свободы — без Бога.

Советский прозаик Андреев Василий Михайлович в Перцовом доме своих героев любил поселять. Один из них, сын переплетчика Андрей Тропин, будучи комиссаром на гражданской войне, чуть рассудка не лишился, в уме прикидывая: как бы круг заколдованный расколдовать, ни Богу, ни Дьяволу не поклониться? У Тропина расколдовка не получалась: ради Виссарионова царствия свободы через невесту перешагнул: «убийца!»

Но то литературный герой — лицо мифическое, вымышленное. Я же хочу рассказать о человеке явном, жившем в Перцове доме полвека тому назад — человеке, можно сказать, какого-то сатанинского происхождения. Через невесту, правда, он не переступал, потому что таковой у него никогда не было. Зато, как звездам, не было числа тем, кого он запытал, изсилил, замучил…

Его прошлое темно. Еврейский совет городка Чудново, что на житомирщине, в 1926 году такую справку дал: «гражданин Яков Перельмутр до революции занимался юридическими делами как адвокат. В гимназии учился на средства отца. Социальное положение его отца то же самое… Семья простая, интеллигентная. В отношении личности Якова Перельмутра ничего предосудительного не замечено»(1). Этакий скромный вежливый стряпчий с водянистыми глазами. Недаром говорят: в тихом омуте черти водятся.

В мае 1916 года мобилизовали адвоката в царскую армию и сразу на Румынский фронт послали. В боях новобранец не участвовал, контузий и ранений не получил, георгиевских крестов тем паче, но как-то очень быстро подсуетился, извернулся и оборотился военным чиновником 51 тылового эвакуационного пункта в Одессе. Тут и показал себя.

С началом Февральской революции власть в городе захватил Румчерод, в котором рабочие, солдатские и флотские депутаты собрались. Ну а наш здоровяк представлял в нем покалеченных в сражениях воинов. На митингах геройствовал, громче всех кричал, брюзжа слюной, требовал низвергнуть Центральную Раду, а «синих жупанов» разогнать. Но 13 марта 1918 года на одесскую брусчатку германские солдаты ступили, затворами клацнули. И бежал впопыхах Яков Перельмутр домой в Чудново.