На палачах крови нет

Питерский банкир Раппопорт не раз грозился пустить семью по миру. Порою приезжал в аптеку, топал ногами, визжал: «Вон!» Маленькая Сонька забивалась в угол — зыркала волчонком на толстосума.

— Ничего, — успокаивал плачущую жену Оскар Сауло-вич. — Уедем к Захару, он за границей, пишет, хорошо устроился.

О дядюшке своем, Захаре Давыдовиче Гольдберге, Сонька много чего слыхала от отца. Вроде сослали жандармы в Турухан-ский край как ярого бунтовщика, а он в 1907 году бежал оттуда в тихую солнечную Швейцарию. И с тех пор живет — в ус не дует.

А здесь, в России, никакой житухи нет: сплошь неурядицы. То войну с германцем затеят, то царя свергнут, то пальбу по дворцу Кшесинской учинят, то митингуют у Казанского до хрипоты: «встанет этакий шпец на дыбенки, расправит крыленки да как заколлонтает».

Никуда не уехал старый провизор: по большевистскому указу национализировали аптеку, а банкиру Раппопорту он на порог указал. И топнула ножкой Сонька: «Вон!..»

Ах, комсомольская богиня с мыловаренного завода имени товарища Карпова! Сколько раз ты с упоением пересказывала этот семейный эпизод классовой борьбы и воспроизводила революционный топ ножкой? Сколько раз гневно кричала с трибуны «вон!» не то давно бежавшему за океан негодяю, не то всей мировой буржуазии? И сколько раз пристально смотрели на тебя глаза партийца, подбиравшего бойцов в железный отряд Чека?

Нет, не случайно оказалась Сонька за каменными стенами Большого дома на Литейном: лощеный, гладко выбритый пижон Мирон Мигберт тотчас оценил ее твердый преданный взгляд и направил на стажировку в «бригаду смерти». А там Яков Меклер, прозванный «мясником» за пытки над заключенными, галантно протянул красавице тощее дело: «Ты стукни ее два раза и она признается, а то мне, как мужчине, неудобно бить женщину».

Что знала Сонька про свою первую жертву? Шестнадцати лет отроду бросила та Николаевский институт и ушла с красноармейцами 16-й стрелковой дивизии на Гражданскую войну. Плавала потом буфетчицей на теплоходе «Жорж Жорес» и в Нью-Йорке встречалась со своим братом Алексеем Антоновским — великолепным музыкантом, изгнанным из России в 1923 году. А еще знала, что дядя арестантки почил в бозе при марсельском монастыре кармелиток, что осталась Надежда Ивановна Суворикова одна с двумя маленькими детьми, которых после ареста матери поместили в детский приемник-распределитель НКВД.

Но не дрогнуло стальное Сонькино сердце, когда внесли в кабинет узницу и усадили кое-как на стул: не могла бедная ни ходить, ни говорить толком, потому что была парализована. И топала чекистка ножкой, и кричала, и била линейкой по пальцам, и вцеплялась ногтями в женскую грудь: признавайся, что хотела «произвести на судне бактериологическое заражение путем введения в пищу бактерий». И ставила истерзанная женщина под липовым протоколом свою подпись: сначала четкую, ясную — «Суворикова», а потом исковерканную мычащую — «Сгвырк».

— Ай да Сонька, Золотая ножка! — восхищались в «бригаде смерти». — Займись-ка ты теперь старым хрычом Брониковским. Михельсон сказал, что его брат когда-то служил в царской свите и был близок ко двору Николая Кровавого.

Поизмывалась над Брониковским. Сперва сочинила любовную историю: будто бы этот семидесятилетний старец встретил в костеле Святой Екатерины, что на Невском проспекте, симпатичную польскую «шпионку» Погоржельскюу и по слабости душевной согласился передавать ей разные секретный сведения. Затем попытала маленько: ножкой — ррраззз! Умылся старец слезами, кивнул головой: так оно, дочка, и было.

И пошли. Печник с Васильевского острова Гигашко — ррраз! Инженер с Кировского завода Козловский — ррраз! Боцман Балтийского пароходства Кейнаст — ррраз! Рабочий завода «Сев-кабель» Родзевич — ррраз!..

Ай да Сонька — Золотая ножка!

Мирон Мигберт от удовольствия язычком цокал: у нашей «стахановки» все арестанты прямиком в Левашово, стало быть, на тот свете едут — во как надо работать! И торжественно вручил ей золотые часы — за 1937 год.

Слава про жестокую следовательницу тогда далеко за пределы Ленинграда разлетелись. В угольных копях Воркуты и на снежных сопках Магадана, в ледяных бараках Тайшета и на таежных просеках Байкало-Амурской магистрали те, кто невзначай остались живы, с ужасом вспоминали о Сонькиных зверствах и, наверное, молили Бога, чтобы не попасть к ней еще раз. Слыхали о Золотой ножке и в Москве. Сам Лаврентий Павлович Берия, возглавив Наркомат внутренних дел, приказал заключить ее под стражу: уж слишком «знаменита».

«Лично я арестов не производила, — ловко выкручивалась на допросах Сонька, — и мне руководством отделения в лице Меклер и Фигур давались материалы уже оформленных арестованных, по которым я проводила расследование».

Тогда бухнул на стол особоуполномоченный дело той самой буфетчицы с теплохода «Жорж Жорес»: а это что?

«Помню одно, что Суворикову я била, так как она не хотела давать показаний, — потупила глаза садистка. — О том, что эту арестованную я била, я хорошо помню, потому что она была первой женщиной, которую я допрашивала».

А дело Кейнаста?