На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД

С Ник. Чуковским я был знаком с 1922 года, с Тагер познакомился вскоре после ее возвращения из ссылки в Ленинград, со Спасским сошелся в 1926 году. Таким образом, задание Кибальчича мне было нетрудно выполнить. Встречаясь с перечисленными лицами и раньше, я только участил свои встречи с ними, главным образом с Ник. Чуковским, стал чаще бывать у него, приглашать его к себе. Не упоминая имени Кибальчича, в беседах с участниками группы «Перевал» по таким основным вопросам, как пятилетний план, коллективизация, отношение к линии партии в литературе, я подвергал все контрреволюционной критике с троцкистских позиций.

В результате моей контрреволюционной агитации в лице «перевальцев» мы нашли верных идейных «агентов» троцкизма. Насыщенные мною контрреволюционным троцкизмом, они активно распространяли его в той среде писателей, среди которых вращались.

Квартиры Тагер и Н. Чуковского стали местом нелегальных сборищ, на которых присутствуют главным образом «перевальцы» – Спасский, Куклин и близко связанные с ним Стенич и Берзин.

Писатель Николай Чуковский. Фотография 1930-х годов

На этих сборищах с контрреволюционных троцкистских позиций критиковались все мероприятия партии и правительства.

Позднее на эти нелегальные сборища Тагер, по моему предложению, привлекла литературных работников – Жирмунского, Оксмана, Эйхенбаума, Маргулиса, Губера, – которые были связаны и группировались со мной в силу своего контрреволюционного единомыслия.

Вопрос: Еще какие задания по контрреволюционной работе вам давал Кибальчич?

Ответ: Кибальчич также указывал на необходимость проведения подрывной работы на литературном фронте. Конкретно это должно было выражаться в подрыве творческой работы, протаскивании в печать антисоветских произведений, в контрреволюционной обработке молодых кадров.

Вопрос: Более подробно на этих вопросах мы потом остановимся. А сейчас расскажите о тех заданиях, которые вы получали от Кибальчича по вербовке в троцкистскую организацию.

Ответ: Таких задач о вербовке в троцкистскую организацию передо мной Кибальчич не ставил. Наоборот, он всегда подчеркивал, чтобы я тщательно скрывал свою принадлежность к троцкистской организации и действовал как бы просто враждебно настроенный человек.

Вопрос: Как известно, в 1933 году Кибальчич был арестован, а затем выслан. С кем из участников контрреволюционной троцкистской организации вы были связаны после его ареста?

Ответ: Ни с кем, но во время нахождения Кибальчича в ссылке я с ним был все время в переписке, информируя его о литературных новостях, о той подрывной работе, которую мы проводим. Кибальчич в первом же письме из ссылки дал мне понять, что на следствии он ничего не сказал и что мы должны продолжать свою контрреволюционную деятельность. Переписка нами велась через почту и продолжалась до 1936 года, когда Кибальчич выехал за границу.

Вопрос: А после отъезда Кибальчича за границу вы с ним поддерживали связь?

Ответ: Да, поддерживал, но это относится к более позднему времени – к 1937 году.

Вопрос: Каким путем вами осуществлялась связь с Кибальчичем после его выезда за границу?

Ответ: Эта связь осуществлялась через жену писателя Эренбурга – Любовь Эренбург, – которая является троцкистским эмиссаром.

Вопрос: На этом вопросе остановитесь подробнее.

Ответ: С Любовью Эренбург я знаком с 1916-17 годов, еще по Киеву. После Октябрьской Революции мы встретились с ней в 1923 году в Петрограде, когда она вместе с мужем Ильёй Эренбургом приезжала из Германии. После этого я не видел Л. Эренбург до 1935 года. Уже первая встреча с ней в 1935 году, с глазу на глаз, убедила меня в том, что я имею дело с человеком антисоветски настроенным. Ее возмущало отношение советской власти к писателям, в частности «расправа» с О. Мандельштамом (он был тогда арестован и выслан за контрреволюционную деятельность). Она очень горячо говорила о том, что «у вас в СССР никто не может выражать откровенно своих мыслей». Мне не пришлось много с ней говорить, но весь наш разговор велся в озлобленном тоне против руководства партии и советского правительства.

Окончательно политическое лицо Л. Эренбург для меня стало яснее несколько позже, после ее приезда из Москвы в 1935 году.

По возвращении из Москвы Л. Эренбург встретилась со мной. В беседе она стала делиться своими впечатлениями от встреч с московскими писателями. Она поражалась «забитости» и «трусости» советских писателей, которые, по ее словам, «ползают на коленях перед советской властью» и «боятся за свою шкуру».