На отмелях близ Нью-Фаундленда

Кнутъ Гамсунъ На отмеляхъ близъ Нью-Фаундленда

Мсяцъ за мсяцемъ стояли мы на якор у ньюфаундлендской отмели и ловили треску. Лто и зима наступали и проходили, а мы все продолжали стоять на томъ же мст среди моря, на границ двухъ частей свта — Европы и Америки. Четыре-пять разъ въ году мы отправлялись въ Микелонъ продавать нашъ уловъ и запастись провіантомъ. Затмъ мы опять ставили паруса, выходили въ море, становились въ томъ же мст на якорь и ловили треску, а затмъ снова отправлялись въ Микелонъ разгружаться. Я никогда не съзжалъ на берегъ. И зачмъ мн было съзжать? Въ этомъ отдаленномъ уголк и людей почти не было: всего только нсколько рыбаковъ и судоторговцевъ.

Наше судно было русскаго происхожденія и называлось "Конго". Да, это было настоящее русское старое судно, по бокамъ котораго шелъ полускрытый бортъ для пушекъ — остатокъ прежняго величія. Нашъ экипажъ состоялъ изъ восьми человкъ: двухъ голландцевъ, одного француза, двухъ русскихъ и меня; остальные были негры.

У "Конго" были четыре шлюпки, и каждое утро мы отправлялись въ нихъ осматривать и собирать наши рыболовныя снасти: лтомъ — въ три часа утра, зимой — на разсвт; каждый вечеръ мы снова ставили и постоянно на одномъ и томъ же мст, на разстояніи семи-восьми сотъ саженей W. S. W. отъ "Конго".

Одинъ день проходилъ какъ другой, и мы продолжали стоятъ на томъ же мст. Ничто не нарушало однообразія нашей жизни. Мы даже не всегда знали, какой у насъ день — воскресенье или понедльникъ. Единственная разница нашего положенія въ сравненіи съ положеніемъ прочихъ нью-фаундлендскихъ рыбаковъ заключалась въ томъ, что жена нашего шкипера находилась на нашемъ судн. Это была еще молодая, но очень противная женщина, съ цлыми гроздьями бородавокъ на рукахъ, страшно худая и маленькая.

Почти каждое утро, отчаливая отъ борта, мы видли ее, — она выходила на палубу еще совсмъ заспанная и безпорядочно одтая. Она могла прямо передъ нашими глазами ссть и… но нтъ, этого нельзя даже разсказать. И все же, несмотря на ея страшную неряшливость, на то, что она почти ни словомъ не обмнивалась съ нами, мы вс ее любили, каждый въ своемъ род, и ни одинъ изъ насъ не хотлъ бы лишиться ея общества, до такой степени стали мы невзыскательными.

Мы не были моряками: мы только рыбаки. Морякъ плыветъ все дальше, пристаетъ куда-нибудь и, наконецъ, кончаетъ свое плаваніе, какъ бы оно ни было длинно. Мы же оставались на одномъ мст,- вчно, неподвижно стояли на нашихъ якоряхъ. Это продолжалось такъ долго и было такъ однообразно, что, въ конц концовъ, изъ нашей памяти испарилось даже представленіе о томъ, какъ въ дйствительности выглядитъ черная земля. Да и мы вс порядкомъ-таки измнились. Это вчное неподвижное стоянье какъ-то страшно притупило насъ; да, мы стали совершенно тулыми людьми. Мы ничего не видли, кром тумана и моря, мы ничего не слыхали, кром шума втра и воя бури. Мы ничмъ, ршительно ничмъ не интересовались, и въ голов у насъ не было ни одной боле или мене продолжительной мысли. Да и зачмъ намъ было думать? Безпрестанная возня съ рыбой превратила и насъ самихъ въ рыбъ, въ старыхъ морскихъ животныхъ, котерыя медленно двигались по судну и говорили на особенномъ, только намъ понятномъ язык.

Мы ничего не читали, ршительно ничего. Письма не могли доходить до насъ, заброшенныхъ среди моря, да при этомъ туманъ, который намъ приходилось постоянно вдыхать, каждодневная возня съ рыбой и вчное пребываніе у нью-фаундлендской мели убили въ насъ нею жизнерадостность.

Мы ли, работали и спали. Только одинъ изъ насъ еще не совсмъ утратилъ память и способность мыслить и въ нкоторомъ род принимать участіе въ жизни. Это былъ фращузъ. Какъ-то разъ на палуб онъ затащилъ меня въ уголъ и спросилъ самымъ серьезнымъ тономъ:

— Какъ ты полагаешь, нтъ ли у насъ тамъ, дома, войны?

Мы до такой степени были равнодушны ко всему, что почти не говорили другъ съ другомъ. Мы заране знали, какой отвтъ получимъ на каждый вопросъ. Къ этому присоединялось еще и то, что мы съ трудомъ понимали другъ друга. Что намъ было пользы изъ того, что офиціальнымъ языкомъ на нашемъ судн считался англійскій языкъ! Какъ французы, такъ и голландцы были слишкомъ необразованы и слишкомъ упрямы, чтобы научиться ему; даже русскіе, желая разсказать что-нибудь особенное или боле длинное, переходили на свой родной языкъ за недостаткомъ англійскихъ словъ. Однимъ словомъ, мы во всхъ отношеніяхъ были одиноки и безпомощны.