На мохнатой спине

– А вообще, – сказал он, откидываясь на спинку стула и как бы показывая этим, что инцидент исчерпан, – всё это пустяки. Мгновение истории. Не лучшее её мгновение, что и говорить, но одно из последних мгновений перед рассветом. Пройдёт лет двадцать – тридцать… По историческим масштабам – безделица. И воевать станет незачем. Ведь люди воюют за ресурсы. Только дети тузятся из-за фантасмагорий типа «моя мама лучше – нет, моя мама лучше». Взрослые люди гибнут, как говорится, за металл. Но и металл уже становится не так важен, как прежде. Главный ресурс – энергия. Когда энергии станет вдосталь, людям просто не из-за чего станет устраивать друг другу кровопускания. А это время не за горами. Вы, возможно, слышали о внутриатомной энергии? Рано сейчас говорить в деталях, но помечтать-то не вредно? Году этак в семидесятом, семьдесят пятом…

И вот мы опять благоговейно слушали, не перебивая. С этого момента, думал я, пожалуйста, поподробнее. Мне нужно было составить впечатление. Но он не шёл дальше неопределённых сладких видений: из каждой розетки, дескать, польётся неисчерпаемый поток счастья. Столько всего сможет невозбранно крутиться и вертеться, что и сам человек от полного довольства преобразится неузнаваемо. Ах, если бы учёные головы могли уже теперь снабдить надёжными источниками внутриатомной энергии японцев и немцев, те тут же перестали бы щериться на остальной мир, сделались бы сытыми и добрыми, и угроза войны рассосалась сама собой. Изобилие ресурсов – залог миролюбия. Увы, всё это благолепие ещё не близко. Наука только-только подступается, а от теорий до практики – годы и десятилетия упорного труда… Так что истинной задачей нашего правительства, если бы оно и впрямь думало о людях и о мире во всём мире, было бы любой ценой затушёвывать, нивелировать конфликты, сидя тише воды и ниже травы, жертвенно уступать передовым государствам и в Европе, и в Азии и тянуть время до того момента, когда мирный атом насытит людские амбиции и сделает жирный вечный мир неизбежным и необратимым. Вот тогда и нам с главных мировых столов начнут перепадать куски попитательней. Когда я понял, что к конкретике он сам не перейдёт, я решил его малость потормошить; не зря же я чуть ли не ночь напролёт готовился к встрече.

– А я слышал, после открытия Флёровым и Петржаком спонтанного деления урана в вашей науке многое изменилось, – сказал я. – Всё оказалось и ближе, и страшнее. И вроде сверхбомба какая-то уже чуть ли не на подходе. Это слухи?

Он буквально онемел, отшатнувшись. Его припечатало к спинке стула так, будто домашний хомячок, вместо того чтобы в очередной раз уютно хрюкнуть, неожиданно произнёс: «Гражданин, пройдёмте». Я тогда даже не подозревал, на какую больную мозоль наступил ему, упомянув деятельность Ленинградского физтеха. Но сразу понял: стоит от благостного словоблудия перейти к тому, что касается его лично, олимпийское добродушие с него сдувает, как пух с одуванчика.

Придя в себя, он ядовито засмеялся.

– Гоша Флёров! – сказал он с издёвкой. – Как же, как же! Да он квартального отчёта толком написать не может! Сумбур в голове! Пятилетнего плана собственной работы не в состоянии сформулировать, органически не в силах указать, какое открытие будет делать через три года, какое – через четыре. А ведь социализм – это не буржуазная стихия, это плановое хозяйство! Вы знаете, уважаемый, я по долгу службы присматриваюсь иногда к тому, что творит со своими птенцами Абрам Фёдорович Иоффе, и надивиться не могу. Им там буквально, извиняюсь, закон не писан. Вы знаете, какой у Флёрова показатель цитируемости? Не знаете? И никто не знает. Потому что никакой. Знаете, сколько у него работ за истекший год зарегистрировано в системах индексации? Одна! В скобках прописью – одна! Да и та весьма сомнительного свойства, и к тому же в соавторстве. Действительно – с Костей Петржаком. Между прочим, поляком по национальности, что само по себе настораживает. Вы знаете, какой у него пэ эр эн дэ?

– Кто? – оторопело переспросил я.

Он отрывисто засмеялся.

– Вот! Вы, милостивый государь, даже слов таких не знаете! А берётесь меня учить физике!